Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Разве справедливо , думаю я, что раз у меня есть вагина, вместилище, то я должна за все отвечать? Будь у меня пенис, разве кто-нибудь обвинил бы меня в неспособности куда-нибудь его пристроить? И как насчет всех тех ночей, когда я не спала вместе с Эли, пытаясь утешить его, потому что он не в состоянии удержать эрекцию? В этом тоже я виновата?

Я извожу себя всеми этими мыслями, но не знаю, на кого больше злиться: на Хаю, которая вечно указывает мне, что делать, не имея на то права; на Зейде, который настолько слеп, что решил, что я могу быть счастлива в браке с парнем из семейства тупых фанатиков, где буду единственной замужней женщиной, которая не носит шпицель или шляпку; на Эли, который с самого начала повел себя как бесхребетный муж, сболтнув лишнее отцу и не оставив нам шанса разобраться со всем самостоятельно; на свекровь, за то, что она постоянно суется в наши дела и втихаря сплетничает обо мне с дочерьми, за то, что она женила Эли на мне, а теперь все время талдычит ему, что он мог бы выбрать и получше; на свекра, который с особым злорадством наблюдает за нашей неспособностью консумировать брак и в любой доступный момент читает Эли лекции о галахических сексуальных традициях. Список продолжается бесконечно, пока с наступлением утренних сумерек меня не накрывает страхом, что ярость поглотит меня целиком. Я вою в подушку, чтобы не разбудить соседей.

В семь утра Эли приходит домой. Он падает мне в ноги с извинениями, но ни одно из них я не слышу. Я только вижу, как шевелятся его губы, и думаю о его бесхарактерности и слабости. В душе я уже отказалась от него, и я знаю, что, оставшись замужем за этим мужчиной, буду каждый день изображать примерную любящую жену, но никогда больше не смогу считать его за человека. Я молча киваю в ответ на все, что он говорит, и он благодарно обнимает меня, когда я соглашаюсь принять его обратно.

Мать велела ему больше не разрешать мне читать книги из библиотеки — можно подумать, причиной всех наших проблем стала моя нечестивая привычка заглядывать в их страницы. Чтобы снова читать, мне придется вспомнить все уловки из детства, но мысль об этой вынужденной лжи тяготит меня. Я уже слишком большая для всех этих битв за мелкие свободы. До этого не должно было дойти.

Я вынуждена избавиться от всех своих книг. Раньше меня радовало то, как открыто они лежат на столике у дивана, то, что я живу в собственном доме и могу больше не прятать улики, указывающие на мой любимый досуг. Но мне больше нельзя оставлять их на виду, потому что кто-нибудь увидит и донесет об этом моей свекрови. Я складываю их в большой мусорный пакет, который Эли выбросит в контейнер рядом со своей работой.

Я глажу потрепанный томик «Ани из Зеленых Мезонинов», прежде чем кладу его в пакет к «Обитателям холмов» и «Джейн Эйр». Аня была обречена, как и все дорогие моему сердцу женские персонажи из детских книг, но она была моей любимицей, потому что благодаря своей храбрости и озорству она заслужила вечную любовь всех окружающих — и я мечтала о том же. Я думала, что Эли станет тем самым, кто полюбит меня вопреки тому, что я не могу быть как все, — что он и обещал на нашей первой встрече, когда я предупредила его, что со мной будет непросто. Но похоже, под словами о том, что ему со мной будет просто, он подразумевал не любовь, а власть. Ту, что заставит меня подчиняться его желаниям и покориться его миру.

Эли говорит, что идея его внезапного исчезновения принадлежала его сестре Шпринце. Он думает, что я его простила, и теперь старается свалить вину за все неприятности на посторонних. Он говорит, что узнал о том, что Шпринца с самого начала распускала обо мне дурные слухи и сочиняла всякие небылицы. Родные уговорили его бросить меня, потому что поверили ей. Я помню, с какой горечью и злобой она смотрела на меня на шева брахот , и внезапно все становится на свои места.

— Думаешь, она просто злилась, что мы затмили ее праздник? — спрашиваю я у Эли. Все-таки недавно вышедшая замуж женщина остается центром внимания среди родных и друзей на протяжении всего первого года брака, пока не уступает эту привилегию следующей невесте. Но как только состоялась моя свадьба, о ней все позабыли. Но она ведь сама так захотела; она могла бы подождать и сама затмить мой праздник. Не думаю, что сильно этому огорчилась бы.

— Не знаю, — отвечает он. — Может, и так, а может, потому, что она ревнует, что ты теперь ближе ко мне, чем она. Мы всегда очень тесно общались друг с другом, когда жили вместе. Может, она считает тебя угрозой нашим с ней отношениям.

— Но у нее же свой муж есть! И он же твой лучший друг! Разве тебе не страшно, что она встанет между вами?

— Нет, со мной все иначе. Она вроде как вышла за моего лучшего друга, чтобы всегда быть в моем окружении. Знаешь, она давно на него глаз положила. Она сама велела брачному посреднику предложить его кандидатом.

Поверить не могу, что сестра Эли такая интриганка. Звучит так, будто она просто одержима Эли. От этой мысли мне ужасно не по себе, но я не знаю почему. И все-таки я не готова повесить всю вину на нее. Меня волнует тот факт, что Эли не смог распознать манипуляции своих родных. Как он оказался таким слабовольным человеком, хотя я была уверена в обратном? И почему, узнав о кознях Шпринцы, он не выказал ей и своим родным негодования их действиями? Он как минимум мог бы исполнить свой мужний долг и встать на мою сторону.

Поскольку я обещала Эли, что найду способ решить нашу проблему, я записываюсь на прием к сексологу, которого посоветовала доктор Патрик. Сексолог говорит, что, судя по тому, как я съеживаюсь на кресле, проблема у меня в голове. Ум, говорит она, имеет куда больше власти над телом, чем кажется. Моя вагина закрывается, если так велит ей мой разум, и, как бы я ни старалась убедить себя открыться, подсознанию виднее, и оно управляет телом.

Это называется вагинизм. Она выдает мне книгу об этом. Я вычитываю там, что такое состояние чаще всего встречается у женщин, выросших в гнетущей религиозной среде. Я начинаю понимать, что за те годы, пока я закрывала глаза на сигналы собственного тела, оно тоже научилось закрываться от меня.

Существует так называемая мышечная память, говорится в книге, которую тело задействует, чтобы сохранять навыки вроде ходьбы или плавания. Невозможно разучиться кататься на велосипеде, и тому есть причина. Вы можете позабыть ощущения, но ваши мышцы помнят. Как только вы ставите ноги на педали, они вспоминают, что делать.

Если мышцы ног научились ходить, они не могут забыть, как это делается. Невозможно лишиться этой памяти, не пережив серьезную травму. Аналогичным образом, продолжает автор книги, если мышцам вагины было приказано закрыться, мышечную память такого рода довольно трудно преодолеть. Нужно переубедить не только разум, но и сами мышцы.