Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Импульсивная рвота случается все чаще, и я обнаруживаю, что единственный способ ее избежать — это вообще ничего не есть. Меня не стошнит, если тошнить будет нечем. Отказываться от пищи легко, потому что аппетит окончательно меня покинул. При виде шоколадной плитки, некогда такой соблазнительной, у меня внутри все сворачивается. Поскольку я не способна есть, то теряю вес. Я осознаю это, только когда окружающие отмечают, что одежда, купленная пару месяцев назад, стала мне велика: юбки болтаются на бедрах, а манжеты не остаются на запястьях, а обвисают до костяшек. Раньше все посмеивались над моими пухлыми щеками — теперь же они впалые и бледные.

Когда вокруг меня много людей, мое сердце припускает, а конечности охватывают дрожь и слабость. Я боюсь, что у меня какое-то жуткое заболевание. Стоит мне заставить себя поесть, как через несколько мгновений меня настигает обильная рвота, и позывы к ней не прекращаются несколько часов. Мое тело кажется мне изнуренным и разлагающимся, как у старухи.

Врач дает мне кучу направлений — на анализы, рентген и КТ. Однажды на приеме он с сочувствием в глазах ненавязчиво протягивает мне пригоршню белых пилюль.

— Это ксанакс. Принимайте их всякий раз, когда будете чувствовать тошноту. С ними будет полегче.

— От чего они? — нерешительно спрашиваю я.

— От тревоги, — отвечает он.

— Но я же не волнуюсь! — протестую я. — Зачем они мне?

— Вы, может, и не волнуетесь, — объясняет врач, — а вот ваше тело волнуется, и симптомы ваши не исчезнут, пока вы не решите эту проблему.

Я не могу заставить себя взять у него таблетки, поэтому встаю и надеваю пальто, собираясь покинуть кабинет.

— Что ж, если не хотите таблетки, тогда возьмите хотя бы направление. — Он протягивает мне белую визитку. — Это моя хорошая подруга. Возможно, она сможет вам помочь.

«Биологическая обратная связь. Джессика Мариньи», — гласит карточка.

Ее офис расположен в доме со швейцаром в Верхнем Ист-Сайде, сразу за Парк-авеню, в самом что ни на есть гойском районе. В приемной меня ослепляют обложки глянцевых журналов со страницами, которые листают женщины с длинными наманикюренными ногтями и блестящими обнаженными ногами.

Когда Джессика заводит меня в смотровую, я удивляюсь, что здесь нет привычного оборудования. Здесь нет кушетки, на которую можно прилечь, — только удобное кресло. Я замечаю, что справа стоит какая-то техника, но не та, которую обычно видишь в кабинете врача.

С помощью кусочков серого скотча Джессика прикрепляет к моим пальцам провода и нажимает какие-то кнопки на аппарате, к которому они тянутся. На маленьком экранчике тут же выскакивает цифра — девяносто восемь, — но число быстро растет: девяносто девять, сто два, сто пять.

— Стрессуем, да? — говорит Джессика с улыбкой, убирая прядь своих светлых волос за левое ухо.

Я улыбаюсь ей в ответ, не совсем понимая, о чем она.

— Эти числа отражают уровень вашего стресса, — доброжелательно поясняет она. — Биологическая обратная связь поможет вам научиться читать сигналы своего тела и понимать, как на них реагировать. Я покажу вам, как распознать приступ тревоги и как с ним справиться, чтобы дело не дошло до рвоты.

Раз в неделю я по часу сижу в ее кресле и учусь дышать так, чтобы управлять работой надпочечников, учусь освобождать свой разум и расслаблять мышцы до тех пор, пока не вижу, как цифры на экранчике уменьшаются сами собой.

— Главное, помните: вы всегда контролируете ситуацию. Тревога не возьмет над вами верх, если вы сами ей это не позволите, — говорит она мне.

Когда я покидаю последнее занятие с Джессикой, она прощается со мной своей привычной фразой.

— Дух сильнее тела, — говорит она, постукивая себе по лбу. — Дух сильнее тела.

Эли наблюдает, как вечерами я лежу на диване и концентрируюсь на дыхательных упражнениях. Его присутствие провоцирует волны тревоги, с которыми мне приходится бороться постоянно, усмиряя каждый позыв интенсивным дыханием. Мне кажется, что я плохо стараюсь, что веду себя, как жертва в осаде, которая знает, что силы ее закончатся раньше, чем у врага, и поражение неизбежно. Но все-таки продолжаю делать упражнения. Тревога так до конца и не уходит, но теперь я хотя бы могу держать ее на расстоянии и постоянно приглядывать за тем, чтобы она не подкралась и не застала меня врасплох.

Иногда по ночам я лежу в полусне, переживая жуткую галлюцинацию, в которой одеяла и простыни пытаются поглотить меня. Я выскакиваю из кровати и прячусь в кухне, пока не отступает ощущение, что на меня нападают, хотя чувство, что даже сам воздух пытается меня удушить, никуда не девается. Кажется, что комната гнется и вертится в попытках меня раздавить; даже стул подо мной не выглядит надежным. Такое чувство, что на земле для меня нет убежища. Какое же это проклятие — не чувствовать себя в безопасности даже в собственном теле, когда все вокруг идет не так. Мое тело должно быть моей главной опорой, но вместо этого оно превратилось в моего худшего врага и постоянно меня предает.

Эли видит, что я переживаю панические атаки, но не понимает, что происходит. Вероятно, он считает, что я схожу с ума и что в себя уже не приду. Однажды в июне он не возвращается домой с работы, и, когда я пытаюсь дозвониться ему по телефону, он не берет трубку. Я жду до позднего вечера, но он так и не объявляется, так что я в итоге звоню его матери, чтобы спросить, не знает ли она, куда он подевался, но прежде, чем я успеваю задать вопрос, она холодно произносит:

— Эли не придет сегодня домой.

— Что вы такое говорите?

— Я говорю, что он больше не хочет с тобой жить. И не хочет с тобой разговаривать.

Я в шоке вешаю трубку. Я звоню тете Хае, которая уже в курсе происходящего. Она говорит, что моя свекровь считает, что Эли надо со мной развестись, потому что я не способна к соитию. Я не могу взять в толк, как Эли мог прийти к такому импульсивному решению, как он мог принять сторону матери, даже не поговорив сначала со мной.

Внезапно я чувствую, как там, где раньше во мне жил страх, поднимается волна злости. Не знаю, на кого или на что я злюсь, но я в бешенстве от несправедливости, которая до сего момента, похоже, была определением всей моей жизни, и с меня хватит бесконечных обвинений во всем на свете.

— Ладно, — твердо говорю я. — Я сопротивляться не буду. Если он и правда хочет развода, он его получит. Мне все равно. — Я вешаю трубку, прежде чем она успевает что-нибудь ответить.

В глубине души мне не все равно, потому что я боюсь остаться одна. Если муж разведется со мной, у меня не будет ни дома, ни друзей. Вероятно, я больше никогда не смогу выйти замуж. Но эти мысли уходят на задний план, потому что его предательство затмило все, и я лежу в оцепенении и не сплю до самого рассвета.