Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

— Это поможет, только если вы примете лекарство в течение первых сорока восьми часов с момента появления высыпаний, — говорит он, — но я уверен, что у вас еще все только начинается. От вируса оно не избавит, но облегчит течение болезни и уменьшит ее длительность.

Мне с трудом верится, что у меня ветрянка. Меня прививали от нее в детстве, и с тех пор я не раз сталкивалась с больными ею, так почему же заразилась именно сейчас? Даже рассказывая об этом Эли, я недоумеваю. Но зато теперь мне нельзя идти в микву — чего мне и так не хотелось, — и я могу немного отдохнуть от всего того стресса, который испытывала в последнее время. С ветрянкой не поспоришь.

Сыпь расползается и вылезает у меня на левой ноге, на левой стороне живота и, под конец, на левой стороне лица. Выглядит так, будто кто-то провел красным маркером линию вдоль середины моего тела и велел сыпи держаться одной стороны. Она страшно чешется; я принимаю ванны с овсянкой и с ног до головы мажусь сразу несколькими кремами против зуда. Мне стыдно показываться на улице в таком виде, поэтому я сижу дома, пока все не проходит.

— Хорошо, что ты нида именно сейчас, — говорит Эли. — Мне все равно нельзя к тебе прикасаться.

Спустя три недели сыпь, хоть и начинает потихоньку заживать, все еще заметна. Я просыпаюсь среди ночи от сильной боли в животе, и меня рвет несколько часов подряд, прежде чем Эли решается позвонить своему другу-парамедику и спросить у него, как быть.

Михоэл состоит в местной организации «Ацала», которая располагает собственными машинами скорой помощи и фельдшерами. Он говорит, что по их правилам женщину с болью в животе всегда отправляют в больницу, поскольку существует вероятность, что у нее что-то с маткой. Нас привозят в приемное отделение университетской клиники, где большая очередь преимущественно из местных, которые пришли за обезболивающими. Меня долго не осматривают и дают лишь лекарство от жара, и, когда я наконец-то попадаю к доктору, он вызывает инфекциониста, чтобы тот меня осмотрел. Этот врач, тщедушный азиат с морщинистым лбом и лоснящейся кожей, сообщает, что у меня опоясывающий лишай, который, заключает он, глядя на религиозное облачение Эли, я, вероятно, подхватила в ритуальной купальне.

При воспоминании о бассейне с теплой водой, которую я, видимо, разделила с сотней-другой женщин, меня передергивает. Мне даже в голову не приходило, что можно подхватить болезнь, исполняя одну из Божьих заповедей. Меня всегда учили, что мицва, она же заповедь, не может навредить; сама ее суть защищает нас.

Я чувствую себя проклятой. С тех пор как мы с Эли сыграли свадьбу, все, что только могло, шло не так. Я унаследовала склонность Баби к суевериям — может, это знак? Если так, то он запоздал. Чуть раньше я еще смогла бы воспользоваться этим предостережением. Но изменить свое положение сейчас я уже не в силах.

В нашем доме восемь этажей, на каждом плюс-минус двадцать квартир, в которых по большей части живут такие же молодожены, как мы с Эли. Но каковы же были шансы, что Голда поселится на одном этаже с нами?

Моя старая подруга, та, с кем меня когда-то давно поймали на ган йегуда , как и ожидалось, выросла красавицей. Глаза ее блестят пуще прежнего, тело обрело приятные округлости, но талия такая же тонкая, как и тогда. Изменились ее манеры: она стала скромной тихоней — совсем не такой, какой я ее помню. Она приглашает меня на кофе, когда ее муж как-то утром уходит в шуль. Как и все недавно вышедшие замуж девушки, мы щебечем о посуде и белье и разглядываем ее свадебный альбом. Она приводит меня в спальню и показывает свой роскошный спальный гарнитур красного дерева, состоящий из внушительного платяного шкафа и громоздкого комода. Маленькая комнатка задавлена всей этой мебелью.

Она садится на одну из кроватей и разглаживает покрывало своей тонкой изящной ладонью. Она поднимает на меня взгляд, полный боли.

— Видела бы ты, что тут было в свадебную ночь, — шепчет она. — Здесь было столько… столько крови. — Ее голос надламывается на втором предложении.

Не уверена, что понимаю, что она имеет в виду. Если она говорит о потере невинности, то мне не очень-то хочется об этом знать. Я не вынесу еще одного рассказа об успешной первой ночи, тогда как самой мне так и не удалось пролить ни капли крови.

— Кровь была везде: на кровати, на стенах. Мне пришлось ехать в больницу. — Ее лицо вдруг перекашивает, и мне кажется, что она сейчас расплачется, но она делает глубокий вдох и отважно улыбается. — Он попал не туда. Мне разорвало кишечник. Ох, Двойре, ты не представляешь, как это больно. Это было ужасно!

Я в полном ступоре. Моя челюсть, вероятно, где-то на полу. Как вообще можно разорвать кишечник?

— Знаешь, — торопится она объяснить, — им на занятиях по подготовке к свадьбе велят делать все как можно быстрее, чтобы успеть до того, как они успеют стушеваться, а мы — испугаться. Так что он просто тыкался, понимаешь? Только не в то место. Откуда ему было знать? Даже я не совсем понимала, куда он там должен был попасть.

— Как ты сейчас себя чувствуешь? — спрашиваю я, глубоко пораженная ее рассказом.

— Ой, сейчас я в порядке! — Она широко улыбается, но ее глаза не смеются, как раньше, и ямочки на щеках едва заметны. — Муж вернется в любую минуту, так что тебе, наверное, пора. — Внезапно она торопится выставить меня за дверь, будто боится, что ее застанут за разговором с соседкой.

Вернувшись к себе, я иду в ванную и запираю дверь. Двадцать минут я рыдаю в полотенце. Почему во все это не вмешалась семья Голды, хотела бы я знать? Почему никто не рассказывает о таком — столько ошибок и столько лет спустя?

На нашей улице открывается кошерный китайский ресторан. Раввины выступают против того, чтобы мы перенимали культуру иноверцев, но молодые пары, живущие в нашем районе, радуются возможности попробовать что-то новое, и, несмотря на то что нам недостает решимости пойти и пообедать там, мы заказываем еду навынос, и Эли забирает заказ после вечерней молитвы.

Я выкладываю ребрышки в ярко-красном желеобразном соусе на наши новенькие фарфоровые тарелки с серебряной каемкой. Мы с Эли сидим напротив друг друга за кухонным столом; я наблюдаю, как он поглощает ребра, и лениво ковыряю еду в своей тарелке. В последнее время почти ничто не задерживается у меня в желудке, так что я перестала есть. Я думаю, что больна какой-то странной болезнью (хотя лишай уже почти прошел) и что она, возможно, как-то связана с моей непроницаемой вагиной.

Хая советуется с раввинами, и они направляют нас к одобренному ими сексологу. Точнее, к семейной паре сексологов. Женщина-врач общается со мной, а мужчина с Эли. После этого они заводят нас в одну комнату и показывают нам части тела, которые склеиваются друг с другом липучками. Врач дотошно и в мельчайших подробностях объясняет нам устройство моих репродуктивных органов. Я не понимаю, как это может нам помочь. От этого все только становится еще более бездушным.