Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Вообще, после войны атмосфера в кухне резко изменилась: появились новые жильцы, неинтересные и недобрые люди. Вспоминаю такой случай. В 1944 году, когда мы уже вернулись из Караганды, мама лежала в больнице после серьезной операции. А в нашей коммуналке был такой порядок: в субботу каждая семья сдавала другой свое дежурство, которое включало наведение порядка в ванной, в кухне и мытье пола в коридоре. В отсутствие мамы мы с сестрой делали это попеременно.

В тот день была моя очередь, и я мыла пол в коридоре. Освещение было тусклое. Соседка, временно вселившаяся в комнату Татьяны Семеновны, шла мимо на кухню и ударилась ногой о ведро. В мгновение ока из интеллигентной женщины (писала диссертацию) она превратилась в злобную мегеру: «Если заболею туберкулезом, я тебя сотру в порошок!» В те годы нередки были случаи костного туберкулеза.

Мне было тогда тринадцать лет, и я очень сильно удивилась: в нашем доме так не разговаривали. Помню, что меня поразили не столько ее грубые слова, сколько сам факт ее внезапного преображения. Потом-то я поняла, что это было проявлением махрового антисемитизма, обычно скрываемого тонким слоем псевдокультуры.

А вот еще один инцидент из коммунальной серии. В конце войны у нас пропали продовольственные (или хлебные) карточки. Мама перерыла все три комнаты, но не нашла их. Кто помнит, тот знает, что означали для жизни семьи эти карточки! Мы были уверены, что не выносили их наружу: карточки всегда лежали у нас на буфете в столовой. Поэтому мы стали припоминать, кто из посторонних заходил к нам сегодня. Подозрение пало на ту самую соседку, которая ранее накинулась на меня из-за ведра.

И вот вечером, когда все соседки находились на кухне, там разыгралась поистине драматическая сцена. Мама патетически — а ей это хорошо удавалось — произнесла: «Я проклинаю того, кто взял наши карточки и оставил моих детей без хлеба! Бог его накажет!» Стало тихо. Мама вышла из кухни, а вечером карточки нашлись под нашим кухонным столиком. Но проклятие уже было произнесено и, к нашему всеобщему сожалению, сбылось. Некоторое время спустя соседка шла через сквер, и на нее напали хулиганы. Вырвали из рук портфель с диссертацией, да еще и сильно ударили по голове.

В детстве, до войны, нас вывозили на дачу в Украину, где мы проводили летние месяцы. Наверно, в какой-то степени это была дань родительской ностальгии по их родным местам. На даче было много фруктов и овощей, дешевые продукты на базаре и вдоволь солнца, воздуха, купания в речке — словом, всего того, что нужно для детей. Оглядываясь назад, могу сказать, что мы тогда действительно были счастливы.

Помню — я уже была взрослой — отец по какому-то поводу сказал мне, что в ТАНАХе написано, что если ребенка не воспитывать плеткой, из него не выйдет ничего путного. Я рассмеялась, но тут же вспомнила, как отец поступал в случае нашего неповиновения. Был такой момент: мне шесть лет, мама зовет обедать, а я заигралась и не спешу к столу. И вдруг папа говорит:

— Нина, если ты сейчас же не послушаешься, будешь наказана. Считаю до трех. Раз… два… три!

Я продолжала упрямиться. Тогда отец спокойно подошел ко мне, взял мою руку и неожиданно ударил по тыльной стороне ладони три раза двумя пальцами правой руки. Было очень обидно и больно, я заплакала и села за стол. Это был единственный раз. В дальнейшем на счет «два» мы с сестрой уже сломя голову мчались исполнять родительскую волю.

Потом это превратилось в некую игру с продолжением: в 1939 году, когда мы уже во второй раз приехали в Гадяч, городские мальчишки приветствовали нас криками: «Ася-Нина — раз, Ася-Нина — два!»

Они помнили, что происходило там прошлым летом. Все знали, что Ася и Нина — не слишком послушные дети. Обычно мы наотрез отказывались вылезать из воды и, сколько мама ни уговаривала, продолжали упрашивать:

— Ну еще, ну еще немножко!

Но когда на берегу появлялся папа и негромким голосом начинал отсчет:

— Ася-Нина, раз… Ася-Нина, два… — мы уже принимали стартовую позицию, стояли в стойке как перед забегом, а на счете «три!» стремглав выскакивали из воды. В противном случае нас, как мы считали, ждало неминуемое наказание, хотя на практике до этого никогда не доходило. Между прочим, тот же метод воспитания я пыталась применить и к своим собственным детям, но тщетно. Он работал только в той нашей семье, потому что был основан не на страхе наказания, а на глубоком уважении, которое мы испытывали по отношению к отцу.

Дом, в котором мы жили летом, стоял в селе Вельбовка в сосновом лесу. Как сейчас помню высокие стройные сосны, землю, усыпанную хвойными иглами, множество шишек. А вот дерево с огромным дуплом — мама говорила, что в таком дупле скрывался известный главарь банды анархистов Нестор Махно.

В те времена было принято вывозить детей на дачу. Выбор городка Гадяч на Полтавщине был связан с тем, что там жили родители папиных друзей, брата и сестры Сивашинских, Израиля и Любы. С нами приезжали в Гадяч и Плоткины.

А какое это было счастливое время, когда отец приезжал к нам на дачу! Ему как институтскому преподавателю полагался двухмесячный отпуск. Один месяц он обычно использовал для поездки на воды в Ессентуки, так как страдал тяжелой язвой желудка. А свой второй отпускной месяц папа проводил с нами.

Мама активно занималась заготовками на зиму. Мы делали лапшу, покупали антоновские яблоки, заворачивая в газетную бумагу каждое яблоко по отдельности, и даже изготавливали домашнюю колбасу.

Летние месяцы тридцать восьмого и тридцать девятого годов навсегда запомнились мне как самое счастливое время моего детства. Ежедневные походы на реку Псел были для нас настоящим праздником. По дороге отец рассказывал много интересного, шутил, и мы наслаждались общением с ним. Ведь в Москве он всегда был занят. И хотя он постоянно был в курсе наших занятий, а вечерами читал нам вслух перед сном, но все же времени с ним нам недоставало.

Папа прекрасно плавал и запросто переплывал реку туда и обратно. Помню как-то, плескаясь в «лягушатнике» — отгороженном мелком участке реки, я вдруг почувствовала, что держусь на воде самостоятельно. И вот эпизод, запомнившийся мне на всю жизнь. Отец вдруг спросил:

— Хочешь, сплаваем вместе на тот берег?

Разумеется, я хотела. И вот мы плывем рядом. Он не поплыл как обычно, кролем, а спокойно, на боку, лицом ко мне. Мы вышли на противоположном берегу и немного побегали. Не знаю, что бы я подумала о той реке теперь, но тогда я была уверена, что Псел — очень широкая река.

Потом мы поплыли обратно. Думаю, что отец не был так уж спокоен, но волнение никак не отражалось на его лице. И вот мы уже на своем берегу. И вдруг… весь пляж встречает меня аплодисментами! Признаюсь, это было неожиданно и весьма приятно, тем более что нас, детей, не так уж часто и хвалили.