Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Зная, по-видимому, о цели нашего посещения, Эренбург сразу начал говорить, не задавая предварительных вопросов. Цви Яковлевич заранее договорился с нами, о чем желательно говорить каждому. Толе Няньковскому предстояло сказать о сборе денег и другой материальной помощи среди евреев Союза в пользу Израиля. Мне как медику, будущему врачу, выпало просить разрешение на сбор медикаментов и перевязочного материала для воюющей еврейской страны.

Но ведущим в нашей тройке был Леопольд Выдрин, филолог, взрослый и зрелый человек. Он говорил с Эренбургом уверенно и убежденно. Напомнил о нарастающем после войны антисемитизме, о настроениях еврейской молодежи, о необходимости оказания помощи Израилю для сохранения его независимости и о том, что это поможет укрепить достоинство еврейского народа и стать защитой от его ненавистников.

Анатолий Няньковский заговорил о той огромной трагедии, которая произошла с евреями нашей страны во время Второй мировой войны, о трагедии, непосредственным свидетелем которой он был. Он тоже говорил об усиливающемся антисемитизме и выразил уверенность в том, что посильная помощь евреев нашей страны оказала бы существенную материальную и моральную поддержку находящемуся в опасности молодому еврейскому государству. Эренбург выслушал и ответил, что Толя еще очень молод и многое поймет лишь со временем.

Я сидела как на иголках. Полностью разделяя мнение товарищей, я все время ждала момента, когда мне удастся приступить к своей «медицинской» части общего задания. Улучив минутку, я вставила в беседу просьбу о разрешении на сбор медикаментов. Но мои слова повисли в воздухе, Эренбург не отреагировал никак.

Через полчаса (именно столько времени было нам отпущено) Эренбург встал, давая понять, что визит окончен. Он проводил нас к выходу, открыл дверь, и мы оказались на лестничной площадке. Вскоре к нам присоединился Цви Яковлевич Плоткин, который сказал, что не заметил за нами никакой слежки. Все это время он наблюдал за входом, поднимался по лестнице до самого верха и снова спускался вниз — никто в подъезд не входил.

На этом наша операция завершилась. Что же все-таки сказал нам Илья Эренбург? Прежде всего, он подверг сомнению наше право на сочувствие Израилю как еврейскому государству. Главное, как он сказал, заключается не в том, что Израиль — еврейское государство, а то, каким оно станет. Будет ли эта страна дружественной, социалистической, или, напротив, капиталистической, враждебной нашему советскому строю.

И поскольку теперь уже ясно, что развитие Израиля идет по буржуазному пути, то и у евреев Советского Союза не должно быть ничего общего с этой капиталистической страной.

Затем Эренбург говорил о природе антисемитизма. Он считал, что до войны никакого антисемитизма в Советском Союзе не было, что это явление пришло к нам вместе с идеями нацизма во время войны. Следовательно, нынешний послевоенный антисемитизм — сугубо временное явление, которое не содержит национальной ненависти, не поддерживается политикой правительства и вскоре заглохнет само по себе. Лозунг «Бей жидов!», сказал он, немногим отличается от какого-нибудь «Бей рыжих!».

Вскоре после нашей встречи в центральных газетах появились публикации Эренбурга, где выражались те же взгляды. Помню, одна статья, которую папа зачитал нам вслух, так и называлась: «Бей рыжих!». Стало окончательно ясно, что в беседе с нами Эренбург повторил общепринятые правительственные установки, выразил официальную позицию властей.

После этого визита мы пребывали в подавленном настроении. Эренбург не только не ответил на наши вопросы, но и не предоставил нам возможности хорошенько обосновать свое мнение. Более того, он даже не позволил нам представиться, назвать наши имена. Возможно, этим он пытался оградить нас от преследований, так как знал или предполагал, что квартира прослушивается органами МГБ. Об этом же свидетельствовала и высказанная им сугубо официальная точка зрения по еврейскому вопросу. Печально было сознавать, что замечательный писатель, известный во всем мире борец за мир и демократию, в своей стране вел себя как узник советской власти.

Вскоре нам стало известно, что в парткоме мединститута знают о нашем походе к Эренбургу, несмотря на то, что все участники этого визита хранили о нем полное молчание. Близкий друг Толи Няньковского, секретарь комсомольской организации курса Саша Буркат тайно поведал ему, что в парткоме у него спросили, какие у его друга отношения с Ниной Прейгерзон и по какому поводу мы навещали Эренбурга. В те времена «органы» везде и всюду искали «вражеские группировки».

А вскоре в печати развернулась кампания против космополитизма, всей сутью своей направленная против евреев. Она стала продолжением сталинской политики решения еврейского вопроса, общей кампании, начатой убийством Соломона Михоэлса.

Ц. Прейгерзон с семьей за месяц до ареста. Слева направо: Биньямин, Нина, Лея, Аталия (Ася), Цви. 6 февраля 1949 г.

В сентябре 1948 года арестовали Цви Плоткина, вскоре после него — Меира Баазова, а в марте 1949-го пришла очередь моего отца. Все трое были бесконечно преданы запрещенному ивриту. Это и послужило основной причиной их обвинения в «буржуазном национализме» и последующего заключения в лагеря ГУЛАГа.

Передо мной лежит Дело № 2239 Прейгерзона Герша Израилевича (март — ноябрь 1949 года), извлеченное из архивов КГБ моим братом Вениамином в 1990 году. Страшно читать о ходе следствия и вынесении приговора. А вот и рекомендация следователя, подполковника Лебедева, который вел дело отца: «…обратить внимание соответствующих органов МГБ на тех еврейских националистов, с которыми Прейгерзон поддерживал близкие связи». В этом списке имена всех трех участников нашей делегации к Илье Эренбургу. Но, как видно, слишком много дел было в то время у МГБ, и до нас очередь так и не дошла.

Отца осудили на десять лет лагерей. После смерти Сталина в 1953 году постепенно стали пересматривать дела осужденных. В конце 1955 года папу реабилитировали. Он был восстановлен на прежнем месте работы в должности доцента Московского горного института. Но кто вернет ему семь лет, изъятых из творчества, из свободной жизни? Кто вернет эти годы нам, лишенным его общества на все это бесконечно долгое время?

Аресту отца предшествовало знакомство и дружеские отношения с неким Сашей Гордоном. В течение ряда лет он не раз бывал в нашем доме. Кажется, познакомил его с отцом Цви Плоткин. Родители приглашали его в компанию земляков, где велись еврейские разговоры, слышались еврейские песни. В этой компании звучали довольно опасные фразы, понятные, впрочем, далеко не всем. Так, при встрече спрашивали: «Ну, как дела, чемоданы уже собраны?», а при прощании бросали: «В будущем году в…»