Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Гордон представился как человек, который всем сердцем любит иврит и очень хотел бы изучать этот язык. Папа даже согласился дать ему несколько уроков. В конце концов Саше стало известно, что отец, Плоткин и их товарищ Ицхак Каганов занимаются литературным творчеством на иврите.

Со временем Гордон вошел к ним в такое доверие, что убедил их в своей возможности пересылать рассказы и повести в Эрец-Исраэль, через тех, кто возвращался после войны из Советского Союза в Польшу. В 1946 году передал ему несколько своих текстов и мой папа. Содержание этих рассказов было посвящено жизни еврейских местечек и, как и все отцовское творчество, далеко от политики.

В начале 1948 года Саша убедил всех трех писателей переслать свои произведения в Болгарию через некоего военного врача, который якобы согласился передать рукописи отъезжающим в Эрец-Исраэль. Плоткин отправился на встречу с этим врачом, проверил его документы, визу на отъезд и составил о нем положительное мнение.

Впоследствии это оказалось провокацией: после ареста отец увидел эти рукописи на столе у следователя. Один из папиных рассказов даже удостоился чекистского перевода на русский язык. А иногда следователь язвительно называл отца «брат Мошка», используя имя одного из персонажей отцовских историй.

На Прейгерзона, как и на всех его друзей, в МГБ завели пухлое «дело», где были подшиты регулярные доносы Гордона. Было много и других провокаций, устроенных этим ничтожным человеком: составление петиции о создании при МГУ кафедры по изучению иврита (это стало одним из пунктов обвинения папиного друга Меира Баазова), посылка анонимных писем руководителям Советского Союза с призывами помочь Израилю и многое другое.

После того, как взяли Плоткина, отец понял, что и его арест неизбежен. Ночных гостей родители ждали со дня на день. Мы, дети, были уже достаточно взрослыми и воспринимали аресты жильцов нашего дома как неизбежную черту того времени. Но мы и думать не могли, что та же участь постигнет лучшего и честнейшего человека, нашего отца!

Они пришли ночью первого марта 1949 года. Мы с сестрой стояли ошеломленные и потерянные, со слезами на глазах. Наш младший брат не проснулся. Мама быстро собрала папины вещи, завернула их в одеяло. Отец поцеловал нас, маму и спящего сына. Прощай, папочка, прощай!

После того, как отца увели, обыск длился еще долго, до самого утра — просматривали каждую бумажку. Увидев рассыпанные на полу папины фотографии, я захотела подобрать хотя бы одну, на память, ибо готова была к самому худшему. Я решила незаметно и как бы нечаянно наступить ногой на фотокарточку и поднять ее, когда оперативник отвернется. Но раздался грозный окрик. Они переворошили все три комнаты, но не нашли ни одного клочка бумаги с еврейскими буквами.

В Деле № 2239 есть протоколы допросов, из которых видно, как следователь раз за разом спрашивал у отца, где находятся рукописи его произведений на иврите. Отец отвечал, что уничтожил их. Однако архив сохранился — весь, до единой странички. И основная заслуга в этом принадлежит нашей маме — Лие Борисовне Прейгерзон.

В то страшное время, до отцовского ареста, мама ежедневно выходила из дома с черным чемоданом, в котором находились рукописи. Она настойчиво искала место, где можно было бы их пристроить, ведь хранить эти бумаги дома не представлялось возможным. Обнаружение рукописей властями было чревато самыми тяжелыми последствиями для отца, не говоря уже об уничтожении архива, что было бы для него хуже смерти. Но все попытки мамы оказывались тщетными, и она раз за разом возвращалась с чемоданом домой.

Все знали: в случае ареста Гриши (Цви), под подозрение попадут все близкие ему люди. Так приучила думать советская действительность, люди боялись. Один из близких друзей сказал, что готов взять чемодан, но предупредил, что если отца арестуют, он в тот же день уничтожит все бумаги.

Некоторое время рукопись незаконченного романа «Когда погаснет лампада», завернутая в старые газеты, хранилась в сарае у приятельницы родителей — Любови Григорьевны Сивашинской. В какой-то момент один из очень хороших знакомых, живший в Малаховке, согласился взять чемодан на хранение. Мы вздохнули с облегчением, однако через несколько дней он передумал: позвонил и сказал только одно слово: «Заберите!»

И все же мама нашла убежище — вечная за это благодарность Доре Ароновне Гольд, хозяйке дачи в Кратово, где мы отдыхали летом в 1947 и 1948 годах. В один из дней поздней осени 1948-го они с мамой отправились в Кратово с чемоданом. Было ветрено, холодно; две женщины шли по размытой дождем дороге, месили ботинками осеннюю грязь.

Все делалось в абсолютной тайне — даже муж Доры Ароновны ни о чем не подозревал. Знали о происходящем лишь трое — папа, мама и эта замечательная женщина. Мама завернула рукописи в клеенку, обсыпала их крысиным ядом. Чемодан был спрятан на чердаке летнего домика и засыпан сухими стружками. Там архив отца пролежал до возвращения его из Воркуты в 1957 году. Тот, кто не жил в то время в Советском Союзе, не может даже представить, насколько опасными были мамины действия. Ее поведение было поистине героическим.

Сразу по возвращении из лагеря отец написал книгу «Дневник воспоминаний (1949 — 1955)», где он воссоздал ужасающую картину следствия, допросов, невероятных обвинений, избиений, надругательств над самыми святыми чувствами человека. Битьем, карцером, обманом, лишением сна его заставляли подписывать протоколы допросов с надуманными обвинениями. Папа отказывался. Девять месяцев длилось это истязание. И тогда следователь достал из рукава своего последнего туза:

— Подписывайте, подписывайте, — сказал следователь, — а не то мы арестуем вашу дочь!

Моя дочь вместе с двумя приятелями Леонардом Выдриным и Толей Няньковским была у писателя Ильи Эренбурга. Услышав эту угрозу палача-следователя, я подписал.

В декабре 1949 года ОСО вынесло отцу обвинительный приговор: десять лет заключения в исправительно-трудовых лагерях за «участие в антисоветской националистической группировке и распространение нелегальных рукописей».

Из обвинительного заключения:

«Прейгерзон в своих литературных произведениях… протаскивал сионистские идеи об объединении евреев и создании еврейского сионистского государства в Палестине. Свои рукописи националистических произведений Прейгерзон распространял среди еврейского окружения, а также нелегально переправлял их для издания за границу».

Отец отбывал наказание сначала в лагерях Караганды (больше года), затем в Инте и Абези, и, наконец (самое длительное), в Воркуте. В «Дневнике…» он очень немногословно пишет о самом себе, главное внимание уделяя тем людям, с которыми встречался во время следствия и пребывания в лагерях. Как-то само собой получалось, что он сразу располагал к себе собеседника и вызывал его доверие. В лагере он выслушивал сотни людей, их жалобы, истории ареста, истории жизни.