Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Среди общавшихся с отцом заключенных воркутинского лагеря было около полусотни евреев. О многих из них он написал в своем «Дневнике». Расскажу лишь о некоторых — тех, которые оставили наиболее глубокий след в его жизни.

Первым евреем, с которым отец познакомился в Воркуте, был Давид Коган, 34-летний уроженец Аккермана, осужденный в 1947 году за сионистскую деятельность в Бессарабии. В Аккермане он был членом «Гордонии» — молодежной сионистской организации приверженцев А. Д. Гордона, одного из главных идеологов Второй алии в Эрец-Исраэль.

Эту активность Коган проявлял еще до прихода Советов, в период румынской власти. Когда Бессарабия стала советской, Коган переехал в Москву, где работал на крупном строительстве и уже не помышлял ни о Гордоне, ни об Эрец-Исраэль — по крайней мере, никак не выражал этого внешне. Увы, для следователей МГБ сионисты не бывают «бывшими».

Выпускник еврейской гимназии, Давид хорошо знал иврит. В Воркуте он работал бухгалтером в учреждениях по ремонту горного оборудования. Будучи убежденным холостяком, Коган оставался страстным поклонником женщин и частенько сводил на это любой разговор, что нередко являлось предметом пикантных шуток для знакомых и друзей. Общительный и теплый человек, Давид был центром, объединяющим группу евреев в лагере.

Была у него и другая особенность: Давид любил вылавливать в прессе все сообщения, относящиеся к Израилю (как видно, следователи были правы: школа «Гордонии» не прошла даром). Когда в газетах печатались материалы, порочащие Израиль или евреев вообще, Коган непременно зачитывал их вслух и очень огорчался.

В 52-м — 53-м годах такие фельетоны часто появлялись в печати, причем не только в центральной, но и в провинциальной. То были черные годы для евреев Советского Союза — разгром всех еврейских учреждений, «Дело врачей», массовые увольнения евреев с работы и аресты без всякого на это основания и вины с их стороны. Давид первым узнавал по радио и из газет подобные факты и чутко улавливал слухи. А потом мы обсуждали все это — горстка евреев, вырванных из нормальной жизни и заточенных в лагерную яму на далеком Севере.

Но и здесь, на Севере, учащенно бились живые сердца, мгновенно воспламенялся мозг, безутешно плакала душа.

Самым близким человеком в этом лагере стал для отца Леня Кантаржи. «Он согревал и скрашивал мою жизнь на холодном Севере» — писал папа. Он родился и вырос в Кишиневе, учился в еврейской гимназии, прилично знал иврит и тоже был членом «Гордонии» и еврейской спортивной организации «Маккаби». Лене было 32 года. Как и Давид, он жил в Бессарабии и там был арестован.

Леонид Кантаржи

Свою «десятку» Леня получил по обвинению в нелегальной переправке еврейских парней и девушек через границу в 1945 — 1946 годах. Известно, что в те годы много молодых людей перешли через границу в Румынию, а оттуда продолжили путь в Палестину.

Много вечеров проводили мы с Леней, много говорили, много пели (у Лени замечательный слух, звонкий приятный голос). Пел он красиво — за время нашего общения он спел мне много песен на идише и иврите. Они звучат для меня как молитвы.

…Я любил этого парня, его смех, его душу, его песни, рассказы и жизненные приключения. Мы гуляли вместе по вечерам в течение многих месяцев, вверх и вниз по склону, по дорожке, которую мы называли «юден-стрит».

Иосиф Борисович Керлер родился на Украине. Его юность прошла в одной из еврейских колоний на юге страны. Жизнь там в 30-е годы била ключом Иосиф начал писать стихи на идише, увлекся литературой, переехал в Москву и поступил в театральную студию ГОСЕТа, став учеником Михоэлса. В начале войны его взяли в армию. Получив на фронте тяжелое ранение в лицо, в 44-м году он демобилизовался и сразу уехал в Ташкент, где находился в то время Московский еврейский театр.

В дальнейшем Керлер продолжил писать на идише, печатался в газете «Эйникайт». В Москву он вернулся вместе с театром, был своим человеком в Еврейском антифашистском комитете и сотрудничал с Советским Информбюро, во главе которого стоял тогда Лозовский.

Иосиф Керлер

Керлер был тесно связан с еврейской культурой в Советском Союзе, хорошо знал ее творцов — артистов, певцов, поэтов, писателей и общественных деятелей. И вот этот мир рухнул — погиб Михоэлс, арестованы Зускин, Бергельсон, Фефер, Добрушин, Квитко, Галкин, Маркиш, Гофштейн и еще десятки людей, известных и малоизвестных. Были арестованы члены Еврейского антифашистского комитета, ликвидированы еврейские издательства, были закрыты еврейские театры, арестованы певцы народных песен Эппельбаум, Шульман, Любимов и другие. Взорвался мир, в котором жил Иосиф Керлер, и сам он стал жертвой репрессий…

До ареста Керлер был членом Союза писателей СССР. Не обладая никакой подходящей для лагеря специальностью, он работал на общих тяжелых работах — сначала в шахте, а затем кочегаром на паровозе. Потом его направили работать в свинарник — заботиться о принадлежащих начальству хряках и свиноматках. Отец несколько раз заходил к нему туда в компании с Леней Кантаржи.

Если не принимать во внимание резкий запах, в свинарнике все было довольно сносно. Мощная электролампа освещает свинарник, топятся печи, Иосиф варит картошку. И вот мы трое сидим у стола за сковородкой с жареной картошкой и обсуждаем мировые проблемы.

Увы, вскоре с этой «лажовой» работы Керлера сняли. Тогда он устроился ассенизатором. Никто не желал заниматься этим тошнотворным делом, поэтому ассенизаторам шел «зачет» по принципу три дня за день. Иосиф, со свойственным ему юмором, говорил, что Маяковский был ассенизатором революции (ссылка на строчку в поэме «Во весь голос»), а он, Керлер, — ассенизатор контрреволюции.

Несмотря на все эти тяготы, Керлер не прекращал сочинять прекрасные стихи. Одно из стихотворений — «Вэн их нэм а биселэ яш» («Когда я выпиваю немножечко водки») — отец положил на музыку. Помимо стихов, Керлер писал рассказы, проникнутые иронией. Несмотря на тяжелую работу, он никогда не опускался, не впадал в депрессию и, как правило, пребывал в приподнятом настроении. Иосиф обладал внимательным и метким взглядом, его характеристики окружающих всегда были точны и остры, как бритва.

Даже после освобождения удача не спешила улыбнуться Керлеру. Несмотря на то, что он женился на польской гражданке и получил, таким образом, право выехать в Польшу (а оттуда, конечно, в Израиль), его семье долго не давали разрешения на выезд. Керлеры жили в Москве, но постоянного места работы Иосиф не имел. Его выдающиеся литературные способности не могли быть востребованы — ведь языком этого поэта и писателя был опальный идиш.