Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Я помню его у нас дома в Москве: после возвращения отца из лагеря их дружба не прерывалась. Мама частенько устраивала сбор средств у общих знакомых в пользу семьи Керлеров, когда тот снова оставался без работы. Когда отец скончался, Керлер как раз получил разрешение на выезд в Израиль. В Израиле он поселился в Иерусалиме, и видеть его нам, живущим в Тель-Авиве, приходилось редко. Керлер написал книгу, в которой отдал дань Цви Прейгерзону, своему другу по воркутинскому лагерю. Сын Иосифа стал впоследствии крупным специалистом в области идишистской культуры.

С особой теплотой пишет отец и о Мордехае Шенкаре: «Это был глубоко верующий человек — он верил в Бога всем своим существом, всей душой». Реб Мордехай родился в Бердичеве. Перед войной работал бухгалтером в городе Львове. Оттуда в начале войны со всей семьей эвакуировался на восток. Его родители и двенадцать близких родственников остались в Бердичеве и были уничтожены нацистами. После окончания войны семья вернулась во Львов — там-то их и нашла беда.

Многие бежавшие от Гитлера польские граждане получили после войны право вернуться на родину — значительная часть из них возвращалась через Львов. Эту возможность использовали некоторые советские евреи, которые выправляли себе фальшивые документы, чтобы также вырваться из Советского Союза. Реб Шенкар и его жена давали пристанище людям, приезжающим с этой целью из других мест. Оказалась среди них и женщина-стукачка. Мордехая осудили на десять лет лагерей.

Мордехай Шенкар

Реб Мордехай молился три раза в день, отмечал все праздники, исправно постился все дни постов и, самое главное, в лагере ел только кошерную пищу. Все это достигалось героическими усилиями в наших условиях, но реб Шенкар был непреклонен. …Он всячески избегал работать в субботу, причем делал это так, чтобы работающие с ним не обратили на это внимание.

Часами он просиживал за своим рабочим столом, смотрел в бумаги, перекидывал косточки на счетах, но в субботу он не писал. Каждое воскресение я спрашивал его:

— Ну, реб Мордехай, писали вчера?

И получал ответ:

— Слава и хвала Создателю, мне удалось избежать этого греха!

Тяжело приходилось реб Шенкару, когда полагалось молиться стоя. Мне больно было смотреть, как реб Шенкар стоит на стадионе, служившем зимой для свалки мусора, и шепчет молитву «Шмона-эсре».

…Реб Мордехай не искал легких путей. В условиях лагеря питаться только кошерной пищей было чрезвычайно трудно. В столовой он брал только хлеб, сам в своей кастрюльке варил себе крупяные супы. Кое-что он получал из дома (у него дома во Львове соблюдался кашрут), на Песах он получал мацу.

…Реб Мордехай верил всей душой в Бога, он знал, кому молиться, у кого искать утешения. Молитва смягчала его душу, давала ему надежду.

Реб Мордехай как никто помогал нуждающимся. Он отдавал им значительную часть своего заработка. Помимо этого, он собирал деньги для этой цели и у других зэков. Он навещал больных, заботился о них, приносил им еду.

…В конце 54-го года на свидание к реб Шенкару в Воркуту приехала его жена и привезла ему маленький молитвенник. Для него это был самый дорогой подарок, он был счастлив. Я взял у него молитвенник и в течение нескольких дней выучил наизусть «Шир ха-ширим» («Песня песней»). Для меня это оказалось бесценным подарком. Ежедневно я повторял «Песню песней» и каждый раз находил в этом бриллианте все новые и новые грани. Реб Мордехай тоже выучил «Песню песней» наизусть. По вечерам, во время прогулок, мы читали это произведение вслух и находили все новые и новые красоты и поэтические образы, подобных которым нет в мировой литературе.

Одним из первых моих визитов по приезде в Израиль (1978 год) было посещение семейства Шенкар. Реб Мордехай сразу же предложил мне материальную помощь — продолжение его беспроцентной кассы взаимопомощи в лагере. Честно говоря, это предложение было тогда нам весьма кстати.

Большой опыт в бухгалтерии и учете, а главное — желание облегчить участь нуждающихся позволили Шенкару помочь большому кругу людей. У меня, как и у моих сестры и брата, до сих пор хранится трогательный документ, свидетельствующий о том, что мы являемся членами кассы взаимопомощи имени Цви Прейгерзона.

Не могу не сказать несколько слов и о дочери Мордехая — Циле Клепфиш. Будучи по профессии педагогом, обладая огромной энергией и умением увлекать людей, она стала прекрасным преподавателем иврита. Ее уроки, периодически звучащие в передачах русскоязычной службы израильского радио, пользуются постоянным успехом у слушателей — даже сейчас, спустя годы после ее смерти.

Когда я перечитываю «Дневник воспоминаний», каждый раз он поражает меня яркостью содержания, интересными подробностями, а главное — глубиной проникновения в суть личности человека, в особенности его поведения в тяжелых лагерных условиях. Отец писал не только о евреях, но и о литовцах, русских, татарах и даже о немцах.

Портрет Ц. Прейгерзона. Рис. художника-зека Бокова. Караганда, 1951 г.

Есть там и страницы, посвященные уголовным преступникам — ворам, хулиганам, грабителям и убийцам. Они были, как правило, отделены от «политических». Но бывали и случаи серьезных столкновений между ними. Уголовники имели в лагере привилегированное положение. Когда во время пересылки «политических» размещали в одном помещении с уголовниками, те издевались над ними, отнимали вещи, еду, осыпали оскорблениями. Иногда дело доходило до поножовщины.

Отцу удавалось избегать подобных ситуаций, так как уголовники очень любили послушать увлекательные истории. И отцу иногда приходилось пересказывать ворам какой-нибудь интересный рассказ, чтобы они утихомирились. Особенно они любили слушать рассказ Марка Твена о банкноте в миллион фунтов стерлингов…

После смерти Сталина («Ус», как называли его в лагерях) начались изменения. Сначала освободили заключенных с маленьким сроком — до пяти лет. Затем вышли несовершеннолетние, инвалиды и отбывшие две трети срока заключения. И хотя все это тянулось очень медленно, у людей появилась надежда на освобождение. Лабораторию отца вывели в рабочую зону. Дважды в день со своей алюминиевой ложкой он ходил в лагерную столовую. Утром шел через вахту на работу, а вечером — через ту же вахту в жилую зону. В конце 1954 года стали разрешать свидания с близкими родственниками, и мама дважды приезжала к отцу в Воркуту.