Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

В начале 1954 года ЦНИБ комбината «Воркутауголь», в структуре которого находилась лаборатория отца, был превращен в филиал ВУГИ (Всесоюзного научно-исследовательского института угольной промышленности), находившегося в Москве. Отделение ВУГИ послало несколько просьб о переводе отца на работу вне зоны, но лагерное начальство отказывало. Максимум, на что они были согласны, — выдать ему пропуск на право находиться вне зоны с шести утра до шести вечера. Тогда было принято решение перевести папину лабораторию в поселок Рудник, в лабораторное отделение ВУГИ.

Там отцу уже приготовили отдельную жилую комнату на тот случай, если начальник лагеря все же дозволит ему жить вне зоны. Но такое разрешение долго не давали, и отцу приходилось дважды в день в любую погоду преодолевать пять километров — расстояние от лагеря до Рудника.

К концу 1955 года ветер перемен усилился: ввели категорию «облегченного режима», в которую попал и Цви Прейгерзон. Теперь он должен был возвращаться в лагерь лишь на ночь. К этому времени относится дружба отца с семьей Сольц — Хаимом Рувимовичем и его женой Нехамой. Они были родом из Каунаса, знали иврит, а поженились в 1939 году, еще в буржуазной Литве. Хаим был осужден по стандартному обвинению в национализме и провел в лагере семь лет. Нехама и их дочь Сара жили в это время на востоке страны и после освобождения отца приехали к нему в Воркуту. Они поселились в поселке Рудник. Осенью 1955 года у них родился сын, которого назвали Рувим.

Хаим, Нехама и Сара Сольцы. 1955 г.

В доме Сольцев царил дух иврита, это был по-настоящему еврейский дом на Севере. Хаим и Нехама принимали зэков с радостью. Когда мы получили пропуска, каждый из нас нашел дорожку к этому приветливому дому, к светлому приветливому дому, к светлому очагу. Там я встречался с Иосифом Керлером, Леней Кантаржи и Давидом Коганом. Реб Мордехай Шенкар был в этом доме как член семьи — он варил для себя кошерную пищу (Нехама помогала ему в этом). Кроме людей нашего лагпункта там я познакомился с Иосифом Борисовичем Урманом и его женой Кларой Исаевной. С Абрамом Бендесом и его женой Этеле, с Идой Потик, с Хайчуком и его женой Рут, с Линой и ее прекрасным мужем Мошковичем. Большинство этих хороших людей я, конечно, уже никогда в жизни не увижу, но до последнего дня буду их помнить.

Все мы, жившие собачьей жизнью в затхлом бараке на голых нарах, впервые почувствовали себя у Сольцев как дома. Там сложилась какая-то особо теплая еврейская атмосфера. Приходить в их дом было для меня праздником.

Я провел у них много часов. …Говорили на иврите (к сожалению, не все знали иврит), пели еврейские народные песни, иногда даже выпивали… Было хорошо. Возможно, даже лучше, чем сейчас… Некоторые из нас всем сердцем стремились уехать в Израиль — большинству это удалось.

Начальство лагеря продолжало сопротивляться выводу отца за зону. Но в августе 55-го года пришел патент на изобретение отца, которое он сделал еще в Караганде вместе с Андреем Павловичем Усовым. Патент был вручен папе лично начальником лагеря, и вскоре отец, оставшись в статусе заключенного, был выведен за зону. В лаборатории его ждала заново отремонтированная комната. Теперь он должен был приходить в лагерь лишь раз в неделю — отмечаться.

Второй раз мама навестила папу в ноябре 55-го. Они жили в его комнатке. Стояла уже полярная ночь, все было засыпано снегом. Лаборатория находилась под горой, и чтобы навестить Сольцев, приходилось долго и трудно подниматься по заснеженному склону. Мама рассказывала, что когда надо было идти назад, она просто садилась на снег и съезжала вниз, как на салазках. Она быстро перезнакомилась со всеми местными папиными друзьями и товарищами. А потом, в дальнейшем, тепло принимала их, когда они останавливались проездом у нас в Москве.

12 декабря 1955 года отец получил извещение о полной реабилитации. Конечно, он устроил хороший «выпивон». Все товарищи по заключению пришли к Сольцам, где с помощью Нехамы был устроен большой праздник.

Было очень приятно и весело. Мы пели на иврите и идише, ощущали себя братьями. Что-то теплое и радостное объединяло нас — это и страдания, которые мы пережили, и, может быть, наши надежды на будущее, на ожидающую нас новую жизнь. Мне трудно забыть квартиру Сольцев, мне не забыть товарищей по заключению, пострадавших от руки деспота ни за что, и их исковерканной жизни. Нас объединяла какая-то душевная близость.

Дружбу с Сольцами наша семья продолжала много лет в Израиле. Они были постоянными участниками всех мероприятий, посвященных Цви Прейгерзону в Израиле.

Всего заключение отца продолжалось 6 лет, 9 месяцев и 12 дней.

Несмотря на желание мамы и всей нашей семьи, папа не приехал в Москву сразу после освобождения. Это решение лучше всего свидетельствует о необыкновенном чувстве ответственности, которое характеризовало моего отца. Он чувствовал себя обязанным завершить программу своей научной работы и подготовить отчет. Надо было обработать огромное количество данных — таблиц, цифр, анализов и т. д.

Папа работал день и ночь и в начале февраля 1956 г. вместе с сотрудниками прибыл в Москву с отчетом. Доклад делал папа в Министерстве угольной промышленности. Отчет был принят и отмечен похвалой. Каковы были первые впечатления Цви Прейгерзона от Москвы?

В Москве на Северном вокзале меня встретили жена, дочь (это я — Н. Л. ) с мужем и мои друзья. Встреча была праздничной и трогательной. Мы стояли группой на Комсомольской площади около вокзала в ожидании такси. Внезапно подошел к нам мужчина лет 40 и громко сказал: «Эй, жиды, е… вашу мать, вы чего тут собрались?» — это были первые слова, которые я услышал в Москве после семи лет отсутствия.

Возможно, этот тип был пьяный, и вообще такое случалось редко, но эти оскорбительные слова засели в сердце и не забываются.

Побыв в Москве короткое время, отец снова уехал в Воркуту, чтобы завершить большой проект, над которым работал в углеобогатительной лаборатории. Окончательно он возвратился в Москву лишь через год, в начале 1957-го, и сразу же приступил к работе в Горном институте

Выйдя на свободу, отец вернулся к литературному творчеству и к интенсивной научно-преподавательской работе. Переправка и публикация рукописей в Израиль была постоянным желанием Цви Прейгерзона: каждый писатель хочет, чтобы его произведения читались. Но несмотря на определенные послабления, жизнь в Союзе оставалась предельно несвободной и после смерти Сталина.