Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Кремация происходила на территории Донского монастыря. Для меня было неожиданным увидеть, помимо родственников и близких друзей, пришедших проводить папу в последний путь, множество «посторонних», людей солидного итээровского вида, в длинных драповых пальто и фетровых шляпах по моде того времени. В зале крематория у стены стояло много венков с траурными лентами от различных учреждений.

Отец никогда не рассказывал нам, какой любовью и уважением пользовался он в своем институте, сколь высоко его ценили как специалиста. Об этом мы узнали лишь тогда, слушая траурные речи, в которых прозвучали торжественные и высокие слова о Григории Израилевиче Прейгерзоне. Мы получили сотни телеграмм из различных мест страны — с отцом прощались люди, работавшие в шахтах и на рудниках, на углеобогатительных фабриках и в лабораториях Донбасса, Воркуты, Караганды; то были многочисленные ученики отца — три поколения инженеров, выросших на его учебниках.

Официальных речей было так много, что сотрудники крематория стали нас торопить. Времени для друзей отца просто не оставалось. Только один наш близкий родственник, прекрасный человек, архитектор, сумел сказать: «Гриша, ты обогащал не только уголь, ты обогащал наши души!»

После того, как закрыли черный проем и отзвучала музыка Шопена, люди направились к выходу. И тут произошло нечто такое, что стало для меня неожиданностью. Кто-то из папиных друзей — Исраэль Минц?.. Меир Гельфонд?.. Иосиф Керлер?.. — вдруг воскликнул: «Берите венки!» и уверенно двинулся в сторону, противоположную выходу. И мы все, родственники и друзья, подчиняясь необъяснимому порыву, подхватили венки и быстро последовали за ним. А уже за нами двинулись и все остальные

Мы вышли на кладбище крематория и продолжили свой путь зигзагами между могил. Ноги скользили в тающем мартовском снегу. Через несколько минут идущие впереди остановились возле бюста, установленного на одном из надгробий. Это была могила Соломона Михоэлса. С изумлением прочитав надпись, вся инженерно-техническая часть процессии, как по команде, повернула обратно. А мы, группа родных и друзей, сгрудились возле памятника работы скульптора Гавриила Гликмана, установленного через одиннадцать лет после убийства Михоэлса.

Так необычно закончились папины похороны в Москве: министерские венки, предназначенные Прейгерзону — писателю, инженеру и ученому, — остались у могилы Михоэлса, где еврейская душа отца, казалось, обрела заслуженный покой.

Все в природе уравновешено. И то прекрасное, что мы получили от отца при жизни, после его смерти отозвалось горем, не проходящей до сего времени болью. Мы, врачи, не уберегли его от болезни сердца. Он скончался, не завершив свой последний роман, в расцвете творческих сил. Он так и не вернулся в Эрец-Исраэль, страну своей мечты. Отчего судьба не предоставила такую возможность именно ему, влюбленному в иврит и творившему на этом языке?

Пока был жив отец, мы как-то забывали о повседневности, и вот его не стало…

При жизни отца наша связь с еврейством осуществлялась в кругу семьи, но никто никогда ничего нам не навязывал и ни в чем не убеждал. Тем не менее, отец сформировал еврейскую атмосферу в семье, и ряд событий не мог не повлиять на наше мировоззрение. Одним из наиболее ярких событий для меня лично было участие, с согласия отца, в молодежной делегации к Илье Эренбургу — об этом я уже писала.

Затем мы начали учить иврит. Задолго до этого, еще в 1964 году, отец приобрел и преподнес каждому из своих детей знаменитый иврит-русский словарь Шапиро, ставший впоследствии неоценимым пособием при изучении языка. Я дважды была с отцом на московских концертах Нехамы Лифшиц — еврейская атмосфера их была зажигательной, в ее исполнении было нечто свободное, высвобождавшее из советского плена. А в 1965 году, у своей двоюродной сестры Малки, отец познакомил нас с мужем со своим двоюродным братом Иосефом Авидаром, бывшим послом Израиля в Советском Союзе, посетившим Москву на пути в Японию.

Когда отец умер, то казалось, что мы отойдем от еврейства, ведь с миром наших предков связывал нас он один. Но еврейские корни глубоки, да и время изменилось. Как-то само собой вышло так, что мы стали читать фельетоны Зеева Жаботинского, «Исход» Леона Юриса, стихотворения Семена Фруга. Нашими друзьями стали люди, учившие иврит, подавшие или собирающиеся подать в ОВИР документы на выезд в Израиль. Стало обычным приезжать в синагогу на улице Архипова в еврейские праздники. А участившиеся проводы в Израиль друзей и знакомых создавали особое, предотъездное настроение.

Время летело быстро. Просьба отца похоронить его в Израиле была священной для нас, его детей. Но как ее осуществить? По истечении года необходимо было забрать урну из крематория. И тут до меня дошел слух, что согласно установленному при Хрущеве порядку, прах умершего в России иностранца может быть на основании его завещания доставлен на родину.

В нашем случае завещание было устное, да и отец не был иностранцем, а любое упоминание об Израиле в то время вызывало у властей самое неприязненное отношение. Мы пребывали в нерешительности. Помог выйти из положения Виктор Фрейлих, брат моего мужа, диссидентствующий молодой человек, которому море было по колено.

— Давай сначала отправимся на главпочтамт, — предложил он. — Может, там что-нибудь выясним

Как сейчас помню, мы с ним поехали на Комсомольскую площадь, зашли в кабинет начальника главпочтамта, и я с трепетом пересказала обстоятельства дела. И получила неожиданно спокойный деловой ответ, не окрашенный, как мы привыкли, негативными эмоциями. Да, известил он нас, мы можем послать урну за границу, но при этом необходимо предъявить следующие документы:

1) свидетельство о смерти с указанием, что умерший не страдал опасными инфекционными заболеваниями;

2) справку о том, что в урне нет посторонних вложений. И урна должна быть послана в течение суток после ее получения из крематория.

Я спросила, о какой инфекции может идти речь, если отец умер от инфаркта и был кремирован

— Так положено! — коротко ответил он, и мы, боясь, как бы начальник не передумал, быстро вышли из кабинета.

«А как же завещание?» — только тогда вспомнила я. Нет, начальник ничего не сказал об этом — возможно, забыл.

Я стала в спешке добывать необходимые бумаги. Приехала в морг со свидетельством о смерти отца и стала просить приписать необходимое заключение. На меня смотрели как на полоумную:

— Пусть такое заключение вам напишет лечащий врач.

В клинике, где умер отец, отреагировали столь же удивленно:

— Но зачем, ведь все и так ясно!

К счастью, врач оказался человеком покладистым, да и время не хотел тратить на разговоры. Итак, один документ имелся, теперь была очередь за вторым.