Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Мой брат Вениамин первым из нас откликнулся на это желание отца. Мама с братом уехали через два с половиной года после смерти отца, в конце 1971-го.

А сейчас я хотела бы рассказать об истории архива писателя, о пересылке его рукописей в Израиль.

Хранительница архива Цви Прейгерзона в Тель-Авивском университете профессор Хагит Гальперин, автор ряда статей о писателе, говоря о ценности его архива, писала:

Он знал, что его поколению в Советском Союзе его произведения недоступны. Поэтому в них он обращается к израильскому читателю, который, может быть, через много лет прочтет их и сможет понять тот мир, в котором он жил и творил… Читая Прейгерзона, я, родившаяся в Израиле, понимала, что являюсь одной их тех, к кому он обращается и которой предназначалась его улыбка. Ибо он сознавал, что все, созданное им, получит отклик в сердцах его будущих читателей. Он улыбается мне и другим израильским читателям и радуется тому, что созданное им не было напрасно, не ушло в небытие…

Архив писателя в Советском Союзе всегда находился под прицелом КГБ, а тексты, написанные на запрещенном языке, подлежали полному изъятию. Борьба за сохранение, а затем и переправку рукописей в Израиль требовала много усилий как автора, так и всех членов его семьи. Мы все, его родные, не знавшие иврита, не способные прочитать ни строчки из его произведений, были убеждены, что все, созданное отцом, имеет огромную ценность, и что каждая страница его архива должна быть переправлена в Израиль для публикации. Это стало для нас непреходящей задачей.

Я уже описывала, как нашей маме удалось спасти и сохранить архив во время ареста отца и пребывания его в лагерях. Чтобы оградить нас от преследований КГБ, папа тщательно скрывал свою ночную деятельность от нас, детей. Впервые я узнала, что он пишет на незнакомом мне языке, во время войны, в Караганде, где мы жили в эвакуации. В большом томе «Капитала» Маркса, который я случайно сияла с книжной полки, между строчками был вписан мелким отцовским почерком какой-то текст — как я тогда уже поняла, на иврите.

После войны, в Москве, я снова нечаянно подсмотрела, как папа пишет на иврите, когда поздно вечером, не постучав, зашла в его комнату. Он быстро закрыл тетрадь, я же сделала вид, что ничего не заметила. Но мне стало ясно, что отец явно что-то скрывает — ведь ничего подобного не происходило, когда он писал свои научные книги.

В последние годы папа писал, но так и не успел закончить рассказ о «приключениях черного чемодана» — то есть о странствиях архива во время лагерной эпопеи автора. После лагеря основной папин архив хранился в чемодане на антресолях в квартире на Погодинской, где жил отец. Материалы для текущей работы лежали в ящиках его письменного стола.

Их-то мы и не нашли, когда стали разбирать содержимое стола вскоре после папиной смерти. Страницы нескольких неоконченных работ и все материалы к ним исчезли. Куда — так и осталось неизвестным. Мама, трепетно относившаяся к каждой папиной строчке, просто не могла ничего уничтожить. По-видимому, в первые дни скорби, когда мама не обращала внимания на происходящее вокруг, кто-то из знакомых помогал убирать в квартире и выбросил эти листочки как ненужные. Ведь подавляющее большинство людей и понятия не имели, что Цви Прейгерзон был ивритским писателем. Другого объяснения у нас нет. Потеря эта стала для нас настоящим ударом.

Чемодан с рукописями оставался еще некоторое время в квартире у мамы, затем его забрал к себе брат Вениамин. Перед отъездом в Израиль он переснял и взял с собой только отдельные материалы, а остальной архив передал мне. На протяжении семи лет, пока не репатриировалась я сама, он хранился в моей московской квартире на улице Лавочкина.

Получив архив, я поняла, что отныне несу личную ответственность за пересылку папиных рукописей в Израиль. Со временем эта задача приобрела особое значение в моей жизни, оттеснив на второй план научную работу, хотя моя профессиональная карьера складывалась довольно успешно (я была старшим научным сотрудником в лаборатории высшей нервной деятельности Института гигиены детей и подростков). Осознание того, что именно я отвечаю за сохранность наследия отца, стало одним из главных стимулов моего отъезда в Израиль.

При этом я совсем не знала иврита — даже алфавита. Что делать с целым ворохом документов на непонятном языке? Довериться кому-либо я боялась. Но, как это часто бывает, помог случай: в нашей районной поликлинике я встретила Израиля Борисовича Минца, хорошо знавшего отца. Не раз в доме родителей я слышала, как они с папой разговаривают на иврите.

Исраэль Минц

Минц отбывал заключение в советских лагерях в тот же период, что и отец, но познакомились они уже на свободе. У них были общие знакомые, бывшие лагерники. Оказалось, что Минц жил в нашем районе, на Ленинградском шоссе, неподалеку от метро «Речной вокзал». Это был высокий, подтянутый, энергичный пожилой человек.

Он рассказал мне о некоторых обстоятельствах своей жизни. Оказывается, в 20-х годах он жил в Палестине, был деятелем Гистадрута. После кровавого хевронского погрома 1929 года он уехал во Францию, откуда через два года вернулся в Россию. Будучи по образованию инженером-метростроевцем, Минц начал работать в Москве на строительстве метрополитена — в начале 30-х эта работа была в самом разгаре.

Тогда же он женился на девушке, семья которой только что добилась разрешения на отъезд в Землю Обетованную. Минц должен был уехать вместе с ними, но его уговорили остаться до окончания строительства первой ветки московского метро. Беременная жена уехала с родителями, а Израиль Борисович вскоре был арестован. Он долго сидел в лагерях, а потом жил на российском Севере.

Я пригласила Минца к нам в начале 1972 года. Он начал просматривать рукописи и ахнул: «Так ваш отец был ивритским писателем!» В чемодане лежал экземпляр книги «Вечный огонь». Оказывается, Минц даже не подозревал об этой стороне папиной жизни.

Забрав рукопись рассказа «Иврит», он через несколько дней пришел к нам прочитать выполненный им перевод этого сочинения на русский язык. Помнится, я собрала у себя по этому поводу всю семью.

Как уже говорилось, в Израиле этот рассказ удостоился высокой оценки. Узнав о существовании русского перевода, мой учитель иврита Иосиф Бегун стал упрашивать меня, чтобы я позволила распространить версию Минца в самиздате. Но в нашей семье существовал уговор: пока рукописи отца находятся в Москве, мы, в целях безопасности, должны воздерживаться от участия в каких-либо действиях, вызывающих недовольство власти. Вот почему в Советском Союзе, в России, никто не слышал о писателе Цви Прейгерзоне вплоть до 90-х годов, когда в печати стали наконец появляться переводы его рассказов.