Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Одновременно Ушер Ионович устно, с листа, переводил мне роман «Вечный огонь», а я записывала. Эта работа так и не была закончена к моему отъезду, рукопись осталась в Москве. Но я хотя бы смогла познакомиться с содержанием романа задолго до его перевода на русский язык в Израиле.

Ушер Ионович прочитал нам несколько лекций по еврейской истории. Слушать его приходило много знакомых и не знакомых мне людей. Помню его рассказы о Баал-Шем-Тове и о лже-мессии. Это были очень необычные лекции, яркие, впечатляющие. Когда Франкфурт говорил, казалось, что он сам происходит из той эпохи, сам был свидетелем и очевидцем событий.

На разбор папиного архива у меня ушло не менее года, после чего основной задачей стала пересылка рукописей в Израиль. Прежде всего я решила сделать фотокопии — дело в то время в Советском Союзе отнюдь не простое, чреватое крупными неприятностями. Я была знакома с одним фотографом, сотрудником моего института, в котором я работала десять лет тому назад. Он помогал мне в оформлении диссертации — молодой человек лет 30-35-ти, мастер своего дела, назову его здесь Саша.

Проблема заключалась в том, что со времени нашего знакомства прошло уже достаточно много лет. Кроме того, я уже не работала в том институте, и просьба сделать фотокопии с текста на незнакомом языке могла вызвать подозрение. Тем не менее, я решила рискнуть: сказала, что у моих знакомых умер родственник — ученый, остались его рукописи на персидском языке. Не может ли Саша сделать фотокопии с этих текстов — ему готовы хорошо заплатить.

При этом я предупредила его, что работу он должен выполнять в моем присутствии, поскольку рукописи очень ценные, и я не могу оставлять их в фотолаборатории. Фотограф согласился. Первая фотокопия была сделана с «Дневника».

Во время работы я не отходила от Саши, следя за тем, чтобы ни одна страница не была пропущена. Особой моей заботой было не оставить никаких следов. Пока мастер проявлял пленку, я при слабом свете красного фонаря ползала по полу, собирая забракованные отрезки ленты. Завершив работу, Саша свернул влажные пленки в рулоны, разложил по пакетам и передал мне, попросив как можно скорее развесить их для просушки.

Но я не хотела, чтобы кто-либо знал об этих моих делах — даже муж. Поэтому прямо из лаборатории я отправилась в квартиру на Погодинской, где проживала в то время моя сестра Аталия с семьей. Там мы развесили пленку на бельевых веревках в ванной. А уже на следующий день, собрав сухие пленки, я надписала на конверте иерусалимский адрес Йосефа Авидара и побежала к Мике.

Прошли два месяца напряженного ожидания, и вот брат Вениамин, в телефонном разговоре из Израиля, подтвердил прибытие посылки. Такая удача! Путь проложен! Точно таким же образом я пересняла и переправила в Иерусалим фотокопии и всех других неопубликованных произведений отца.

Кстати, история с фотографом закончилась небольшим конфузом. В 1978 году, уже получив разрешение на выезд в Израиль, я решила переправить туда свою новую научную статью, к тому времени еще не напечатанную: в Союзе опубликовать ее было уже невозможно. Я попросила Сашу сделать фотокопию и с нее, надеясь переправить статью через Мику. Когда я приехала забрать работу, Саша с гордостью вручил мне бумажную копию, невиданную редкость в ту пору.

Оказывается, ему удалось ночью проникнуть в одну из редакций, где стоял копировальный аппарат. Фотограф был уверен, что превзошел все мои ожидания: ведь бумажная копия намного удобнее фотопленки! С трудом скрыв разочарование, я поблагодарила Сашу за услугу, которая действительно оказалась медвежьей: в Шереметьево статью не пропустили, и мне пришлось выбросить ее в урну.

Узнав о прибытии в Израиль последней посылки, я вздохнула с облегчением. Все написанное за эти годы отцом, все то, за что он провел так много лет в советских тюрьмах и лагерях, все то, что могло серьезно осложнить судьбу его близких и, вследствие этого, было предметом постоянных волнений, — все это отныне находилось в Израиле. Спасибо Ушеру Ионовичу Франкфурту, спасибо Михаилу Членову — без них ничего бы этого не произошло! Да и мои труды не пропали даром…

Осенью 1978 года мы со дня на день ждали разрешения на выезд. Но оставался вопрос: что делать с оригиналами рукописей отца? Оставить архив было решительно некому: сестра Аталия уехала больше года тому назад, моя семья уезжала последней. И вот в одну из суббот я пришла к синагоге на улице Архипова.

Как всегда, там было много народу — отъезжающие, думающие об отъезде, знакомые отказники… Наверняка и стукачи тут как тут. Неужели не найдется выхода? Кто-то из знакомых указал мне на отказника, профессора-математика, о котором говорили, будто у него есть возможность переправлять рукописи за рубеж. Подошла, представилась, объяснила.

Профессор пожал плечами и ответил, что не располагает такими возможностями. Его можно было понять: человек не знал ни меня, ни имени моего отца. Профессор предложил мне попробовать обратиться к другому отказнику, бывшему инженеру, а ныне лифтеру, Володе Престину, но и тот сказал, что сейчас у него нет такой возможности.

А между тем разрешение было получено, часы отсчитывали последние дни до отъезда. Еще один призрачный шанс заключался в том, чтобы попытаться передать рукописи в посольстве при оформлении документов. Израиль, ввиду отсутствия дипломатических отношений, представляло в Москве голландское посольство.

Помню дождливый осенний день, в одном из переулков в районе Арбата большая очередь около голландского посольства. Впускали группами по несколько человек. Трудно передать то состояние тревоги, в котором я тогда находилась. Осматриваюсь по сторонам: у женщин маленькие сумочки, у мужчин — ничего. А у меня в руках огромный портфель из тех, в каких интеллигентные мужчины приносили в те времена из магазина молоко и кефир в пузатых бутылках.

Портфель набит тетрадями с рукописями отца — оригиналами его произведений. Вдруг кому-то вздумается проверить его содержимое? Ведь до входа нужно преодолеть несколько метров по узкому проходу меж двух рядов милиционеров. Нервы мои были натянуты до предела. Дверь посольства открывается — настала очередь очередной группы, и я в ней. Не помню, как я оказалась в помещении посольства Пронесло, пронесло!

Сразу после оформления документов я говорю сотруднице, что мне необходимо увидеть консула.

— Что ему передать?

— Нет-нет, я должна увидеть его лично… — стараюсь говорить уверенно, отступать некуда.

Смерив меня взглядом, сотрудница зашла в одну из комнат, а затем пригласила меня туда и оставила наедине с солидным господином. Он встал, взглянул на меня и на хорошем русском языке поинтересовался, по какому поводу я обращаюсь к нему.