Цви Найсберг - О российской истории болезни чистых рук

8

И это как раз-таки тогда, несмотря на то, что кое-кто, быть может, в то и близко вот не поверит, весь тот народ и сам до чего бескомпромиссно и громогласно всячески довольно-то быстро затем востребует, все то, чего ему и вправду сколь вот житейски необходимо для вполне сносного своего грядущего существования.

И кстати, это как раз тогда он с величайшей легкостью более чем безыдейно верно весьма явственно так еще обойдется и безо всех тех излишне вот назойливо красноречивых выразителей всей его доброй или, безусловно, крайне незатейливо злой воли.

И, уж во всяком случае, когда ему свои, а не чужие обильно и напрасно до чего еще бездумно кровь диким ручьем пускают все то новое и светлое из него полностью разом уходит в сущее небытие.

И именно нечто подобное весьма ведь буднично и происходит в нечеловечески бесчестных условиях всей той гражданской резни, что и вправду была, куда поболее чудовищной, нежели чем все те вместе взятые козни египетские…

И хоть как-либо лучше при всем том революционном бедламе кое-кому стать уж жить и трудиться вообще ведь никак попросту нисколько не может…

Лучшие качества многих душ в гражданской неразберихе зачастую сгнивают, издавая при этом самый отвратительный трупный запах…

Да и вообще во время дикого бунта обнажаются одни лишь те вконец побелевшие от времени кости старого, и вроде бы давно в нем раз и навсегда как есть более чем успешно ныне вполне ведь изжитого.

9

Конечно, и в прошлом чего это только в этом мире уже не бывало, а в том числе и безмерно кровопролитные религиозные войны.

Однако при всем том, словно Божий день, оно как есть именно что яснее так ясного, что уж по случаю царственно величавого возникновения всякой той новой религии или какого-либо нового весьма и весьма ее существенного ответвления…

И разве то и близко никак никому оно совсем не понятно?

А между тем то должно быть вполне полноценно на редкость действительно ясно, причем именно, словно божий день, что у всякого ведь подобного рода тенденций непременно вскоре отыщутся, как свои ретивые почитатели, да и, ясное дело, отчаянные хулители, но никак это не было одним многострадальным путем в самую непроглядную злую тьму.

И это одно наше чисто советское новообразованное язычество, собственно, и явилось наиболее тяжким из всех когда-либо только существовавших на этой земле отъявленных зол.

А вся его тускло и беспросветно идейная суть была не более чем ширмой, за которой не очень уж и скрывалось то бесчеловечное людоедство с головы до пят житейски и буднично кровавого, да только никак вот не коричневого, а сугубо так во всем идейно черного тоталитаризма.

Ну а те осатанело сытые людской кровью религиозные войны, что, как есть, действительно были призваны вбить в массы пудовыми гвоздями то самое единственно во всем верное и прочувственно глубочайше праведное понимание светлого учения Христа…

Уж, несмотря на всю ту обильно и безудержно льющуюся в них кровь людей происходящих из всецело зачастую одного и того народа…

Нет, все-таки как-никак, а олицетворяли они собой именно тот довольно ведь явно всеблагой поворот к чему-либо до чего несказанно лучшему вместо ханжеского и средневекового невежества, разврата, да и весьма смрадного порабощения Христианства злейшим сатаной в сутане высшей касты тогдашнего католичества.

10

Уж чего тут поделаешь во всем том отчаянно суеверном средневековом европейском христианстве сколь бескомпромиссно возродились, а еще и донельзя именно что стопроцентно ведь преумножились все те на редкость наглядные черты всего того стародавнего язычества, что, некогда как то доподлинно всем небезызвестно, включало в себя, в том числе и человеческие жертвоприношения.

Инквизиция до чего безупречно весьма так злонамеренно возродила наиболее древнейшие традиции, облив их новым религиозно-фанатическим сиропом более чем явного своего сколь и вправду непомерно ведь большого весьма и весьма сколь еще величайшего задушевного превосходства над всякой же ересью и святотатством…

И главное, во всей той на редкость бесподобной и изумительной точности все это явно затем оказалось вполне полноценно до чего еще заново, затем воплощено в том самом из праха минувшего истинно уж разом так и воскресшем сталинском средневековье!

Только жертвы стали, куда надежней скрывать, поскольку было их ныне чересчур безнадежно весьма и весьма до чего неимоверно ведь много, а потому и те чрезвычайно излишние проявления жесточайшей жестокости, несомненно, могли вовсе-то совсем ненароком сгубить всю ту новоявленную опричнину.

Уж ту значит, самую что ни на есть необычайно вот до конца окаянную, что в довольно существенную противоположность той прежней – Ивана Четвертого – прилюдно объявила себя вселенским добром и светом…

11

А между тем и самое преданное войско тоже и впрямь-таки могло вновь уж истинно разом взбунтоваться, столь громогласно о том до чего круто и беззастенчиво, заявив, что Сталин вовсе не настоящий вождь всего мирового пролетариата, а какой-то мелкий прыщ щербатый, да липовый…

Да не тут-то оно было, слишком уж власть по-взрослому за всех тех инакомыслящих буквально так сразу всецело взялась…

У глупцов нечто подобное никогда бы нисколько не вышло…

Причем наиболее прозаически верным и славным решением при всем том было бы никак и никого и близко так сразу уж вовсе не трогать, а еще и наоборот общество миролюбивыми речами, исключительно вот сладострастно, и обезличено всячески успокаивать.

И подобные речи и вправду до чего еще умело могут затем оказаться, вполне толково и медово более чем ласково обращены (в первые светлые дни революции) по отношению ко всему тому сонному стану мирских обывателей.

Вот как довольно подробно описаны все эти, не столь и далекие от наших сегодняшних дней события в историческом очерке большого писателя Марка Алданова «Зигетт в дни террора»

«Конечно, более гран-гиньолевскую эпоху, чем 1793—1794 годы, и представить себе трудно. Русская революция уже пролила неизмеримо больше крови, чем французская, но она заменила Плас де ла Конкорд чекистскими подвалами. Во Франции все, или почти все, совершалось публично. Осужденных везли в колесницах на эшафот средь бела дня через весь город, и мы по разным мемуарам знаем, что население скоро к таким процессиям привыкло. Правда, в исключительных случаях, например в дни казни жирондистов, Шарлотты Корде, Дантона, особенно в день казни короля, волнение в Париже было велико. Но обыкновенные расправы ни малейшей сенсации в дни террора не возбуждали. Прохожие с любопытством, конечно, и с жалостью провожали взглядом колесницу – и шли по своим делам. Довольно равнодушно также узнавал обыватель (гадкое слово) из газет о числе осужденных за день людей: пятьдесят человек, семьдесят человек – да, много. Приблизительно так мы теперь по утрам читаем, что при вчерашнем воздушном налете на такой-то неудобопроизносимый город с тире убито двести китайцев и ранено пятьсот. Кофейни на улицах Парижа полны и в часы казней. Даже в дни сентябрьской резни на расстоянии полукилометра от тех мест, где она происходила, люди пили лимонад, ели мороженое. Точно такие же сценки мне пришлось увидеть в Петербурге в октябрьские дни: в части города, несколько отдаленной от места исторических событий, шла самая обыкновенная жизнь, мало отличавшаяся от обычной. Не уверен, что исторические события так уж волновали 25 октября лавочников, приказчиков, извозчиков, кухарок, то есть, в сущности, большинство городского населения».