Цви Найсберг - О российской истории болезни чистых рук

Им-то, как правило, есть дело до одного крайне бескрайнего разрушения всех главных основ минувшего, а потому в их головах и мысли не возникнет о некоем чрезвычайно могучем избавлении всего человечества от отчаянно сковывающих его зловещих пут окаянного рабства и согбенности само собой проистекающих от всех тех его веками снедающих язв.

А если весьма безукоризненно и достоверно заговорить о некоем вполне реальном преображении всего этого мира в некую всецело наилучшую сторону, то уж тогда это одна лишь та чудовищно ощеренная пасть зла, наконец-таки откровенно выведенного на чистую воду, и может четко свидетельствовать об его весьма праведном укрощении силами добра и света.

В то время как очерченные ореолом новой судьбы восторженные лица свидетельствуют как раз о чем-либо совсем этак непременно вовсе обратном, а именно о мелком и гнусном устремлении отдельных демагогических личностей буквально полностью разом же оседлать политические и моральные иллюзии донельзя ведь экзальтированной братии бравых утопистов.

И наиболее тут главное оно в том, что очень даже многое из того, что вовсе этак не по душе многим современным либералам это всего-то навсего явные пережитки седой старины.

И почти все это само собой со временем до чего как есть, бесследно полностью исчезнет, причем вполне возможно, что и не без всякого косвенного, либо на редкость более чем откровенно прямого насилия, а все-таки насилия принципиально естественного, нисколько идеологически необоснованного.

17

Да и вера в Бога как бы его не называли, куда значительно лучше слепой языческой веры в чудо, а также и явных чисто ведь разве что языческих поисков выгоды через простое соблюдение, каких-либо восторженных обрядов.

Свет истинной веры освещает человеку путь, а полунаука о которой писал Достоевский в своих «Бесах» сколь явственно награждает его скипетром власти над всей вселенной, которого он никак пока попросту и недостоин.

И вот уж они слова Достоевского.

«Никогда еще не было народа без религии, то есть без понятия о зле и добре. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро, или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все преклонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему. Все это ваши собственные слова, Ставрогин, кроме только слов о полунауке; эти мои, потому что я сам только полунаука, а стало быть, особенно ненавижу ее. В ваших же мыслях и даже в самых словах я не изменил ничего, ни единого слова».

18

Автор тоже никак ничего не меняет во всех тех приводимых им подчас довольно-то пространных цитатах, хотя иногда бывает более чем легкодоступно; цитируемое настолько исказить одним хитроумным, весьма урезанным цитированием, да и сколь затем острословно и тенденциозно же едко и размашисто его, комментируя, что то попросту и уму нисколько непостижимо.

И уж все, что для чего-либо подобного надо было бы, собственно вообще еще сотворить, так это разве что сколь на редкость всецело до чего безоговорочно чуть ли не зубами разом ведь вырвать нужный кусок из его достаточно весьма и весьма необычайно пространного контекста.

Ленин именно подобным образом всегда и поступал – вот что пишет об этой его манере Марк Алданов в его книге «Самоубийство».

«Старик отстал заграницей от русской жизни, и ударился чуть ли не в анархизм, в бланкизм, в бакунизм, во «вспышкопускательство». Приводили цитаты из Маркса.

Он отвечал другими цитатами. Сам, как и прежде, по собственному его выражению, «советовался с Марксом», т. е. его перечитывал. Неподходящих цитат старался не замечать, брал подходящие, – можно было найти любые. Маркс явно советовал устроить вооруженное восстание и вообще с ним во всем соглашался. Но и независимо от этого Ленин всем своим существом чувствовал, что другого такого случая не будет».

19

А случай этот ему представился разве что именно потому, что слишком уж много восторженных духом людей жило в той еще прежней дореволюционной России.

И это как раз они все лет за 70 до самой той первой революции на всю ивановскую сколь топорно и несусветно несли всяческую бестолково разнузданную крамолу о некоей другой более светлой и веселой жизни в земном, а не том совершенно напрасно наобещанном попами небесном раю.

Вот, пусть только во имя того всамделишно еще воцарится на всей земле уж тот самый искрометно ведь победивший все старое зло донельзя и вправду отчаянно свободолюбивый либерализм.

При Николае Первом никто не говорил об этом довольно же открыто (вслух), и обо всем этом явно старались никак не писать даже вот и в личной переписке самым близким друзьям, но зато суровым шепотком промеж собой все это непременно тогда доводилось до самого пристального внимания.

Времена те были нисколько не сталинские и максимум могли на хорошую должность кое-кого попросту не назначить, раз тот человек, мол, по слухам и доносам не слишком благонадежен по всем тем своим тщательно им на людях скрываемым политическим убеждениям.

20

А тот еще самый именно как есть, первоначальный первоисточник всего этого дремотного ворчания находился где-то уж очень даже довольно-таки далече совсем за далекими пределами российской империи!

И была им культурная и просвещенная ФРАНЦИЯ.

И вот ведь чего на сей счет пишет писатель Марк Алданов в его книге «Заговор»:

«Я преувеличиваю, конечно, но что-то есть дикое и страшное в некоторых из этих портретов. Может быть, ваши художники обличают высшее общество? У нас перед революцией все обличали двор: писатели обличали, художники обличали, музыканты обличали… Вестрис и тот танцевал не иначе как с обличением и с патриотической скорбью».

21

А российская интеллигенция повела себя в точности также с одной лишь ТОЙ весьма ведь исключительно уж довольно существенной поправкой.

Раз вот достаточно многим из ее представителей сколь сладострастно и строго вовсе так непонятно зачем вдруг понадобилось, куда ТОЛЬКО весьма поглубже «вонзить острие всего своего на редкость дикого неприятия» уж совершенно никак и близко неправым существованием тех стародавних реалий полностью безотрадно и совсем незатейливо житейского простонародного быта.