Наталья Галкина - Вечеринка: Книга стихов

Старухи
станут жечь в полуночных печках
четверговую соль
от тысячи хворей.
Ворон
искупает воронят в полночь
в проруби тихой
и прочь отпустит:
летите.

А мы
не пойдем купаться
в ночной речке.
Мы живем на краю земли,
в Ultima Туле,
нам судьба
пировать
на перепутье.

Подсказали небось — вот и внемлю
Деймос, Фобос
протереть твои пыльные земли,
старый глобус.
Тряпка ветхая с утлою пылью
вечно дружит;
может быть, не собачиться с былью
удосужит.
Под рукою у домохозяйки
океаны.
А две кошки гуляют, всезнайки,
в ботанических кущах лужайки
подоконной Гондваны.
Я сегодня при деле, камены,
и из пыли встают, как из пены,
для состарившейся Сандрильоны
палестины мои, ойкумены,
вавилоны.

Так разноцветны и легки,
все ла-лу-ли
отлепетали лепестки,
опали, опалью легли.
Не говори мне ничего,
луг дальних лет во цвете лет,
цветного шума твоего
давным-давно на свете нет.
Всё льну, едва почую тьму
высокомерной красоты:
не научили ничему
меня кротчайшие цветы.

На лунную дорожку, пометку глубины,
нетканую рогожку немереной волны
всех марианских впадин, всех марсианских глаз
брось взор, что неогляден, хоть раз еще, хоть раз.

Видно, блажен тот, кто учится, стоит от сна восставать,
пусть ничего не получится, — будем опять рисовать.

Лист понемногу заполнится днем на бегу и в цвету,
вот и мгновенье запомнится, остановясь на лету.

Взгляда вкусив простодушного, и замирает душа
на острие непослушного ломкого карандаша.

Шепчутся годы с неделями: «Облака не проворонь…» —
оборотясь акварелями или наброском с ладонь.

Мир тебе, неприметный прохожий,
обитатель одной из Пальмир,
постоялец ее бездорожий,
сквозняка и простуды кумир.
Мир тебе, рисовальщица лета
и магических сфинксовых тел,
то застужена, то перегрета,
как сегодня пленэр захотел.

Мир и вам, семивратные Фивы,
невозвратного времени рвы,
из которых явились два дива —
две льводевы у кромки Невы.
Может, ежась в пейзаже нескладном,
навещать поселенок чудных
прилетают Гармония с Кадмом,
два фиванских дракона ночных?

Совершают пике и полеты,
траекторные неводы вьют
и вполне запредельные ноты
утешительных песен поют;
а толпа эрмитажных эриний
вторит хором анафем и глосс,
начиная с сибирской богини
с семикратною Обью волос.

Лето настало, время изгнаний, видишь, Овидий?
Переоделись в чудные травы чуждые степи.
Может, и мы что-то должны деве Обиде,
несколько слов здешних молитв с пальцами в сцепе.

Облачной накипи что и сродни? Росы да слезы.
Мы не просили этих просторов, пастбищ сармата.
Но и без просьб дольняя тень падает с воза,
изгнанный тоже должен в свой час ехать куда-то.

Ох, и легки тут ковыли, новый гербарий
трав безымянных, чьи-то луга в чьих-то широтах.
Мы тут ни лар, ни пенат не погребали,
где фараон жуков бредет с парой илотов.

Чудится жизнь наша сонму стрекоз, в калейдоскопе
их марсианских фасеток длится напропалую.
Маки в своих погремках слушают опий.
Лето настало, так вспоминай долю былую.

Жених и невеста, вечер,
любимый невский гранит,
фонари зажигают свечи,
светцы восходят в зенит,
ветра переизбыток
льет любовный напиток,
входят в состав эликсира
волна, светофор, Марс
и три городских буксира:
«Риф», «Аист» и «Барс».

Ну что ж, переходим на фото,
когда рисовать нам слабó…
но сопротивляется что-то,
достойное слога Ли Бо.
Пусть муза слегка колчерука,
то яркость, то резкость таё,
но все же достойна округа
веселого ока ее.

Он на тарелке прилетел в наш город на Неве,
простую кепку приглядел к нездешней голове.
Вплывя в наш неподобный створ почти как человек,
в одной из коммунальных нор он занимал отсек.

Изволил быть, изволил жить и не любить Москву,
спускал в Неву ловитвы нить, ловя свою плотву,
а после песню засвистал, чтоб лучше уповать,
немедля удочки смотал и убыл на Оять.

Белые ночи вянут необратимо,
никнут даже от взора, даже от взгляда,
и никакие побелки пудры и грима
им не вернут света, да и не надо.
Звездною тьмою скоро вернет нас к людям,
гиперборейских жителей ниоткуда.
Мы по бессоннице здешней скучать не будем,
ибо она возвратное наше чудо.

Белые ночи вянут и опадают,
но и чухонские розы возле крылечка,
им подражая, по лепестку тают,
тают и опадают, мое сердечко.
Так что у нас снова конец света,
ингерманландская иже и с нею нота,
и поражают вдруг в сердцевине лета
эти красоты таянья и улёта.

Так, говоришь, проснулись струи вод,
в которые макает осень факел
пылающий своей листвы пожарной?
Не бойся, лед их снова усыпит,
он брандмайор отменный для страстей
и не допустит самовозгоранья
волны, исполненной бензина и иной
цивилизаций рукотворной грязи,
к которой поджигательница осень
так тянется. Вода уснет опять
и будет видеть истинные сны
в отличие от наших снов поддельных.