Ирина Ефимова - Рисунок с уменьшением на тридцать лет

IV
О вы, нежные, следует тщиться
вам неземное дыханье познать,
пусть оно по щекам раздвоится
и, дрожа, сольется опять.

О вы, блаженные, о вы, счастливцы,
вы – зарожденье союза сердец.
Всюду стрелы витают, как птицы,
плач – вашей яркой улыбки близнец.

Не избегайте страдания, сможет
только земля вашу тяжесть принять;
горы – тяжелые, море – тоже.

Даже деревья, что в детстве сажали,
стали тяжелыми; вам не поднять.
Но дуновение ветра… но дали…

V
Не возводи надгробья. Только розе
позволь цвести в его, Орфея, честь,
поскольку он – Орфей. Метаморфозы —
его удел. Не интересна весть

нам о других. Но важно имя только
Орфея. А когда цветок падет
и лягут лепестки покровом тонким,
певец его судьбу переживет?

Но как поверить, что закон таков:
и он исчезнет, хоть в исчезновенье
свое не верит. Но звучанье слов,

когда рука певца оставит лиру
в неведомое нам пока мгновенье,
останется навек усладой миру.

VI
Здешний ли он? Нет, натура двусложна —
два мира оставили метку на ней.
Вербную ветку согнуть возможно,
если постигнуть природу корней.

Не оставляйте ночной порою
мертвым хлеб с молоком на столе.
Он же своим заклинаньем сокроет
их появленье в тишайшей мгле,

спрячет под кроткими веками смуту;
и чародейство дымянки-руты
познано им до самых глубин.

Ничто не испортит ему момента.
Будь то из гроба, из апартаментов,
славит он пряжку, кольцо и кувшин.

VII
Да, прославленье! Заказчик всесильный
бронзой встает из молчанья камней.
Сердце его неустанной давильней
гонит вино благодати своей.

Голос ему не откажет из тлена —
льет своему божеству фимиам.
Реки вина из забвения плена
мчат, полноводны, по южным горам.

Не короли из могил погребенья
славу приносят, не ложь прославленья
и не божественной тени полет.

Вестник, один из последней когорты,
он пред воротами царства мертвых
кожу с плодов прославленья несет.

VIII
Лишь в пространстве Славы быть Стенанью —
роднику чистейших слез наяд,
что омоет скалы мирозданья,
где врата и алтари стоят, —

чистое божественное ложе.
Видишь, хрупких плеч коснулся флёр
ощущенья, что оно моложе
всех духовных братьев и сестер.

Знает Торжество, Тоска винится,
лишь Стенанье учится и тщится
ночью сосчитать былые беды.

Но однажды звездный наш мотив
так неловко вдруг доставит к свету,
чистоты небес не замутив.

IX
Тот лишь, кто лиру поднял
рядом с тенями,
сонм безмерных похвал
воздаст стихами.

Тот лишь, кто с мертвым познал
маковой неги,
тихого звука накал
хранит навеки.

Коль отразит водоем
образ нечетким,
знай наперед:

только в мире двойном
голосом кротким
вечность поет.

Х
Вам, вечным чувством к которым объят,
привет мой, античные саркофаги,
что римских дней веселую влагу,
как песню бродячую, тихо струят.

Иль каждый из них открывается оком
поутру проснувшегося пастушонка, —
приют тишины, пчелиного сока,
бабочки радостной хрупкой душонки.

Всем, кто от сомнений былых далек,
привет мой; устам, что заговорили,
отринув молчанье в положенный срок.

Что ведаем мы, что не знаем порой?
Все важно в большом человеческом мире,
в медлительном времени жизни людской.

XI
Видишь в небе звездную картину —
«Всадника» причудливых высот?
Гордый конь земли подставил спину,
первый нудит, а второй несет.

В этом не упругой ли природы
суть понять наглядно нам дано?
Плен, погоня, дали, повороты,
двое как единое одно.
Где ж они? Или наскучил, тесен
мир, что вместе выбрали они?
Их столы, луга – по разным весям.

Это мимолетный был фантом.
Небо хоть обманщику сродни,
дарит миг. Спасибо и на том.

XII
Слава духу – может сочетать
только он фигуры жизни мудро.
Тихие шаги часов под утро
нашим дням медлительным под стать.

Мы себе не очертили круга,
и ошибкам нашим нет числа.
Ведь антенны чувствуют друг друга,
и пустая даль несла…

Напряженье! О музыки сила!
То не ты ль помехи устранила,
чистый звук направила: внемли?

Ведь когда работника заботы
летом принесут младые всходы,
то – подарок матери-земли.

XIII
Полон мир крыжовника, бананов,
груш и яблок… Каждого удел —
жизнь и смерть во рту… Восторг бывает
на лице ребенка. Он успел

насладиться – тем, издалека
прилетевшим безымянным чудом,
вместо слов из сочного приюта
вытекает сладкая река.

Кто рискнул бы яблоком назвать
эту сладость, что, себя неволя,
в лакомство преобразилось вскоре,

чтобы ясной и прозрачной стать,
двуединой, солнечной, природной:
о веселье, опыт – превосходно!

XIV
Мы знаем фрукты, виноград, цветы.
Они не только выходцы сезона.
Из тьмы встает пестреющее лоно
и, может, в блеске этой красоты

есть ревность мертвых; силу умножают
земли они. Как удается им?
И давним, древним способом своим
свободно всюду почву ублажают.

А рады ли своим трудам?..
Плод вверх теснить (рабу не хватит силы),
как стиснутый кулак, к их господам?

Иль господа – что у корней почили
и дарят нам, щедротами балуя,
гибрид безмолвной силы с поцелуем?

XV
Ждет… Это вкусно… сейчас убежит…
Музыки мало… Топот… Напевы…
Теплая девушка, тихая дева
в танце знакомого вкуса дрожит.

Танец того апельсина. Забвенью
он не подвластен. Плод выпит до дна.
Вы обладали им с упоеньем,
сладость отвергнута, вера дана.

Танец того апельсина. Ландшафт
родины манит его лучистой —
в воздухе жарком цветы раскрывать,

благоухая. На брудершафт
чашу отринутой кожицы чистой
сладкого соку за счастье поднять.

XVI
Ты, мой друг, потому одинок…
Мы своими словами и жестами пальцев
мир в свои загоняем пяльцы —
именно в тот, что предельно жесток.

Кто укажет перстами на запах ветров?
Сил, что нам угрожают, когорты
чуешь ты за версту… Знаешь мертвых,
но ты боишься заклятия слов.