Наталья Метелица - От шрама до шарма. Стихи

Соплям достаточно и носа,
чтоб блажь болезнью увлеклась.
Зачем романами гундосить
в рецептах виртуальных фраз,

где всё понятно с первой строчки:
вчерашний умер год назад,
а ты пиаришь в ползуночках
свой дефилирующий зад…

Время цветов под ногами.
Время доверчивых жертв.
Это легла между нами
Осень. Без всяких манер.

Просто. Ни грязно. Ни чисто.
Честно пришла схоронить.
Чувствам присвоить их числа.
Сухо. Понятно. Возни
меньше эмоциям лишним.
Лишнее – к месту на час.
– Шепчет. Ты слышишь?
– Не слышу.
– Значит, и нет больше нас…

Ноябрь ложится у порога
и трется мордою о дверь.
Раздетый кажется высоким,
как будто в нем и жизни две
и осень вдвое откровенней,
когда в нее перетекать.
Но я опять теряю вены,
где так исколота рука,
что было б радостней поверить
в любое тело, чем в себя.

Я не хочу расстроить зверя,
что он – лишь выдумка моя.

Не приезжай. Мой город занемог —
И выписал себе врача другого.
Иначе вновь припрёшься бестолково,
Надеясь, что решится всё само.

И будут дальше рушиться дома.
И улицы сбиваться с полдороги.
И каждый житель, с кем-то одинокий,
Сведёт его для равенства с ума.

Так неужели ты готов терпеть
Больного, кто тебя возненавидит,
Пока ты, ковыряясь в алфавите,
Словам и то приказывал болеть?!..

Я буду спать на ней одна.
Свои потёртости считая
по язвам, —
если влюблена
в тебя как язва.
Но куда я
сбегу от ревности своей,
когда, вытряхивая ветошь,
стираю память с простыней,
а ты опять ту стерву метишь…

Хочется снова, а снова не будет.
Выстиран самый оранжевый шов.
Можно теперь одеваться в любую
тряпку, – а цвет мимо счастья прошёл.

Две мандаринки, четыре конфетки.
Кто-то расщедрился нас поминать?
Снова не будет, не спорю. Но редко
всё же съедаю нечётные пять —

вместо подачек чужого обеда.
Счастье приходит однажды в себя.
Цвет возвращается. Радость одета,
даром сбывая архив из тряпья.

Если разделить одну меня
на тебя – и мой остаток после,
то уже никто меня не спросит,
где мой дом, а где – хозяйка. Я
стану незаметная, как совесть,
для которой кончилась вина.
Мой остаток – мама, дочь, жена
в не-существовании, но ссорясь
ради одного, в ком я – одна.

Родные люди лучше всех стихов.
Их сердце бьётся в ритм твоей надежды,
что всякий непутёвый и потешный
кому-то нужен —
жалкий и плохой.

А если человека не нашёл —
родного, своего, то эти игры
с самим собой —
прогулки нагишом
по дому,
фантазируя – для мира.

Наверно, это всё.
Мои слова устали
во мне существовать,
не существуя вне.

Им так хотелось быть
крылом
свободной стаи.
А жили – взаперти,
ломая жизнь
и мне.

Любовь давно не удивляется
абсурдной правде свысока:
чем гениальней похоть бл@дская,
тем ближе Божия рука.

Как же нелепо кончается осень…
Люди, как листья, рассыпались – и
больше друг друга на ветер не бросят.
Вместе сгниют от стихов до земли.

Нет ни красивых, ни умных. Едино
в жиже дождливых слияний. Но я
чувствую всё же, что рядом мужчина. Пусть
и законченный в куче бабь'я.

Раздетой улице не нужен
цивилизованный наряд.
Ей нравится развратность лужи,
не ублажающей твой взгляд,
а просто для себя кайфуя,
пока не высохнут толчки
дождя, чьи дерзостные струи
лишь глубиной и высоки.

А что увидят в этом люди,
раздетой улице плевать.
Природе негде спрятать груди,
зато не надо и скрывать.

Что же так мерзко на сердце?
Где эта лучшая жизнь?
Надо проснуться, одеться.
Выйти наружу – и вниз

Прямо до шумного центра.
Здесь и не думали спать.
Всякая дурь разодета,
Чтобы её не узнать.

Я б научилась быть лучше.
Тоже сошла бы с ума.
Но никому ведь не нужен
Текст с середины письма.

Надо вернуться в начало.
И н и ч е г о не писать.
Шум – это то же молчанье,
Если весь город – тетрадь.

В клетке – спокойно и тихо.
В ней остановлена мысль
Намертво спящего психа.

Жизнь, хоть разочек приснись…

Я бы к маме спать сбежала,
чтоб себя уже не мучить,
и не нужен мне ни адрес,
ни казённая кровать.

Но и маму было жалко.
У неё, наверно, лучше
Там соседи. Хоть старались
ей хозяевами стать.

Чем порадовать смогу я
душу, у которой радость
не поймёт мою земную,
а небесной – нет ещё…

Так что мне себя такую
потерпеть немного надо.
Вдруг и здесь шутя усну я —
и проснусь, где шут
прощён.

Перевязывать голову – тоже искусство.
А её понимать – перевязка внутри.
Но, когда и внутри все бинты перетрутся,
остаётся с ума лишь сходить.
Говори
сам с собою.
И пусть – непонятный и рваный.
Если только себя не научишься вновь
бинтовать тишиной,
где солёные раны —
это кухня искусства
готовить без слов.

Уже и урожай давно собрали —
а чучело набитое не спит.
Ему придали слишком честный вид,
чтоб человеком выглядел
в начале,
имея имя, пол…

Тот статус-кво
устраивал и правду, и подделку.
Но чучело, поверив человеку,
страшнее умирало.

«Я – ж и в о й!!! »

Не разоряю я тебя.
Но и тебе дарить не в силах.
Бывает так, что и любя
друг с другом жить невыносимо.

Давай же думать, что у нас
с тобой и не было знакомства.
А если осень обожглась,
то это – бабье лето просто.