Борис Михин - Справочник городских рассветов

Только не солоно чаще слезали,
чаще записываются в вожди,
не понимая, что это ошейник.
Это жестокий и сладкий престиж —
лёгкость принятия важных решений.

И, насмотревшись на мелких чинуш
в рангах великих спасителей, смехом
мы ничего не решим…
Покачнувшись,
слово, как пулю, лови грудью.

Эхо —
это последствие. А броневик,
так как блестит, быдлу в кепках заманчив.
Так что за эхо себя и вини.
И свой любимый кургузый диванчик.

Закурите его, полубоги,
ведь иначе никак не начать,
ведь неначатое – только боком
целиком, а даже не часть.

Не бросайте его в пепельнице,
он потухнет под пеплом себя.
Приблизительно так по больницам
у каталок колёса скрипят.

Доведите его до победы
и того, что нельзя отрицать,
хуже брошенным, чем недопетым;
у неначатого нет конца.

Не бойся, Родина, я знаю,
ты бросишь, даже не шурша,
но не тобою – не дышать,
а без тебя – никем не занят.

Тебя ругать имею право
и не позволю никому.
Тебя любить – не крест – хомут,
и даже – капельку – бараном.

На старом кресле из ротанга
интеллигентить острякам —
такая русская строка
в отаре.

Мир выглядел стеклянным донельзя,
пока ещё прозрачным, не разбитым,
и были направления развиты,
гирляндами на путнике вися.

И спутники, сведённые в ГЛОНАСС,
ему куда-то рекомендовали,
но там, где будет всё, не будет нас,
а следовательно, дороги врали.

И он решил: какая ерунда,
раз не останется потом того, что
захочется другим назначить прошлым, —
отдать.

Это похмелье, братишка, похмелье,
каменный, тусклый, суровый мешок,
здесь улучшение если, то мельком,
и никогда хорошо.

Это наутро, братишка, наутро,
а до утра можно и не дожить;
это – реальность, братишка, – не утка,
и не считаются вниз этажи.

Это не горе, братишка, не горе —
русская и для не русских болезнь;
деньги и удаль уходят рекою,
и не приходят платить за билет.

Чуть больше поменьше
навраться в три горла,
тетешкать, понежить
негордую гордость…

Не помню точно, а пришлась мне в пору
прошедшая весна (?). Другое помню:
как мурманским таксистом объяпонен,
как недоделал «самых важных» прорву…

А катится валом
история, угол
последний – вон, справа,
за ним камень, луг и…

С утра в моем любимом парке зябко
и дворники не убирают листья,
и выглядит жизнь неспешаще длительной,
скрипит забор какой-то железякой…

По вотчине бега —
дороге – дорожишь
машинно, но мелко,
и – неосторожно…

И верится, что дело не в помаде,
а в смене темпа и ответных чувствах;
ногою – шарк по листьям, и – лечу и
хочу не быть живущим автоматом.

Настало.
Всегда настаёт.
А дальше сдаётся наставшее;
уставший шеллак на наташах
и прочее всё – не твоё.

А то, что твоё, это где?
В анфас обращается к ворону
задумчивая Категория —
а вдруг он споёт, вдруг – стратег?

Ушло.
Ведь уходит всегда.
Останется Игг.
Даже Один, но
всё время куда-то уходит,
Слейпнира сменив на седан.

Причём тут ничто ни при чём.
Парчой Категория стелется
вневременная – что ей сделается,
когда рассердилось Ничьё?

Надо бы: три метра потолок,
паркинг, на столицу вид из зала,
загородный дом в штук шесть колонн, —
надо.
Но совсем не обязательно.

Хочется: догнать и преуспеть,
колоколом по небу трезвонить
и официантам тыкать перст.
Хочется всего, а не чего-нибудь.

Можно бы: альфонсом ли, козлом —
тратить жизнь на сотни женщин ажно
или алкогольный мозговзлом, —
можно всё.
Но это всё не важное.

Будет всё равно, как не просил,
и замшелый, треснувший крест-надолб,
и способность злобно не простить
всех подряд за собственное «надо бы».

в две сотых карата обломок таланта
по сопкам горбатым вёз глобус атлантам
топтались могучие выкрутив плечи
сталь туч погремучих на грудь обилечив
обломок убого и как-то так боком
сменил небо им как не поняли толком
но стало легко хоть танцуй хабанеру
вам странно
зато утро новое небо

Обожгло снежинкой веко
не на миг, а на века,
жизнь кому-то исковеркав.
К главному не привыкать.

К мелочам теплее жаться, —
в них уютнее лежать,
не подсчитывая шансы,
каплям не слетать с ножа.

Но перчаткой – «что же это?» —
неприятное смахнуть;
тонкое, как флажолеты,
не свершится, упорхнув.

Не сделать очевидное судьбой,
откладывая, – самое надёжное;
и отвечается «само собой»,
поскольку – дёшево.
Поскольку – выход, пусть с частичкой «не»
с невыраженностью артикуляции.

Что если бы не сдерживать коней,
стреляться, непременнейше стреляться?!
Что если не вписаться в поворот,
не сделав из него хоть раз привычное?

Отстреливая на крестах ворон,
Шопена сторож кладбища мурлычил,
он знал, как всё пройдёт собой само,
мог привести практичные примеры.

Но неизменность встреч стены со лбом
квадратными не верно мерить метрами.

Имеет смысл считать, что будет лучше,
когда-нибудь. Потом. Совсем иначе.
И если так, то, стало быть, получишь
не пулю, а весенние чинары,

какой-нибудь рассвет оптимистичный
и некоторую несоразмерность
огромности в груди и, что мистично,
секунды жизни, выданной с разменом.

Имеет смысл считать не результаты,
а остающееся без последствий.
Я видел, как снесло потоком талым
немало кажущихся в вечность лестниц.

А пессимизм – вопрос соотношений
удач и неудач в сухом остатке
бессмысленности.
Лучшие решения —
идти, искать и знать, где отоспаться.

Кривоулком.
Погода сырая.
Уронил в лужу то, что не ценно:
большинство хат, конечно же, с краю,
потому как нет места им в центре.

Но центральные ведь потому что —
если вдруг – первыми расползутся,
то кому, как не нам?
Мокро.
Скушшшно
наблюдать без зубов кремлезубцев.