Мирослав Крлежа - Избранное

Одни неприятности со всех сторон

Вернувшись к роли так называемого свободного гражданина, который волен выпить кофе с молоком в любом из пяти кафе нашего «столичного центра», руководствуясь при выборе исключительно своим анархо-индивидуалистским желанием, я беспечно расхаживал по улицам и дерзко появлялся в общественных местах, к величайшему негодованию моих достойных сограждан. Должен сказать прямо: я был искренне убежден, что со мной не произошло ничего особенного. Действительно, я оскорбил высокопоставленную персону, проявив к ней весьма и весьма предосудительное непочтение, караемое законом, но разве я, сообразно этим самым законам, не отсидел смиренно восемь месяцев в тюрьме, и разве это не давало мне права считать инцидент исчерпанным?

Каково же было мое изумление, когда я обнаружил, что дело обстоит совсем не так, как я себе представлял. На фоне монотонной провинциальной жизни, бедной событиями, моя история выглядела необычайно многозначительной и продолжала в той же мере волновать умы моих земляков. Сонм обывателей, неповоротливые мозги которых лениво реагируют на все происходящее вокруг, возмутился, узнав, что в курятнике объявилась птица, не желающая кукарекать во славу кретинообразного общественного пророка. Более того, толпа глупцов, охваченная солидарностью, решила объявить мне моральный бойкот.

Однажды я сидел с намыленной физиономией в парикмахерской и размышлял о том, что в последние годы меня все реже стали посещать четкие мысли — мелькнет одна, прояснит ряд запутанных вопросов и, погаснув, исчезнет. Сытое и беззаботное существование в уюте мещанского болота положительно отучает человека думать самостоятельно и превращает его в губку, всасывающую все чужое. Ах, как нелепо истратил я свою жизнь! Окруженный обществом кретинов, я разучился даже читать! И вдруг очнулся от отвратительного сна.

— Пардон, господин доктор, — вывел меня из задумчивости парикмахер, суетливо размахивая лезвием бритвы возле моего правого глаза, — пардон, но мне крайне любопытно узнать, справедливы ли слухи, что вас снова собираются посадить в тюрьму?

— Как в тюрьму? За что?

— Не знаю, господин доктор! Вчера у меня был господин Германский, который рассыпа́лся в заверениях своей искренней симпатии к вам и, сокрушенно заметив, что, дескать, с нервами у вас не все в порядке, выражал вам сочувствие по поводу того, что вынужден снова подать жалобу в суд от имени Домачинского за злостные слухи, которые вы якобы снова распространяете по городу о господине генеральном директоре…

— Оставьте, мастер! Я не хочу слушать все эти бредни.

— Как оставить, господин доктор?

— Я не желаю вас слушать. Будьте любезны, занимайтесь своим делом. Побрейте меня поскорей, больше от вас ничего не требуется.

— Пардон! Я совсем не имел намерения обидеть вас! Но неужели человек не имеет права высказать свое мнение? Ах, боже мой, до чего же вы, однако, нервны! И что это вы так волнуетесь?

Эх, и залепил бы я затрещину этому славному парикмахеру, не будь у него в руках опасной бритвы! Я и не думал нервничать. Я отнюдь не взволнован, но неужели этот лакей Домачинского, слуга и глупец, имеет право лезть мне в душу да еще прочить тюрьму!

Долгие годы ближние мешали мне жить. Совершенно не считаясь с моим временем, они приходили ко мне, когда им заблагорассудится, и с назойливостью мух, что кружатся над коровьей лепешкой, жужжали о всякой чепухе, не имеющей отношения ни к ним, ни ко мне. Наплетут, бывало, с три короба о предосудительном образе жизни некой особы, о расторжении брачного союза знакомой пары, о модной выставке или приват-доцентуре, а теперь, извольте видеть, не кто иной, как парикмахер, с упоением обсуждает слухи о новом процессе, который Домачинский затевает против меня, ибо я смею и дальше называть его криминальным типом, убийцей и преступником. Неужели я буду вынужден пятнадцать раз на день без устали говорить о Домачинском, как некогда о рыбах, обитающих в тропических широтах, о Кромвеле, об английской конституции, печати и войнах? Неужели отныне я обречен выслушивать всех, начиная от парикмахера и кончая барменом в кафе «Европа», который ухитряется, подавая мне черный кофе с молоком, выложить целую груду новейших сведений о докторе Хуго-Хуго, который намеревается снова вести тяжбу со мной, о господине Ругвае, заявившем за игрой в карты, что он не успокоится до тех пор, пока я не поплачусь за дерзости головой! (Ругвай через суд требует от меня покаяния в печати, только это может его удовлетворить.) Исполняя в течение восьми лет деликатные обязанности поверенного господина Домачинского, я имел возможность наблюдать его из-за кулис и досконально изучил повадки этого прожженного гангстера; посвященный в некоторые интимные подробности его биографии, я мог бы использовать их как великолепный материал для серии увлекательных авантюрных романов, но от этого соблазна меня удерживало нежелание выступать в роли судьи отпетого бандита, в делах которого я сам принимал участие. Не велика честь с упорством сутяги или детектива убивать время на розыски документов, компрометирующих заядлого мошенника. Кроме того, мне никогда не приходило в голову проанализировать свою карьеру адвоката с точки зрения «несовместимости». Что греха таить — юристом Домачинского мог быть только нравственный урод! Боже, сколько лет потеряно! Ругваи могли бы тоже послужить прототипами для целого исследования. Но стоит ли труда доказывать, что Ругваи — всего лишь мелкие грабители? Что из того, что они пили человеческую кровь? Укажите, у кого руки не запачканы кровью? Комплекс нравственных проблем, связанных с убийством, безусловно, занимает немалое место в голове субъекта, который имеет честь быть сыном убийцы. Ругвай болезненно уязвим в этой области, и я мог бы задаться целью доказать в своем труде, что это мое заявление не носило характера оскорбления! Однако какие плоды принесла бы мне победа? Потратив колоссальный труд на то, чтобы собрать в архивах и библиотеках необходимые улики, и время на опрос множества свидетелей, я выиграл бы поединок с противником, который представляет собой не более как чучело, набитое соломой. Стоит ли трудиться? Да, кроме того, дело уже в суде и следовало бы торопиться… Словом, совесть моя чиста, а иск Ругвая принесет мне от шести до восьми месяцев тюрьмы. И все из-за сознательной дерзости…

По существу, люди ни учтивы, ни дерзки, они ни добры и ни злы. Неинтеллигентные животные, занятые исключительно собой, они отличаются безупречной любезностью за накрытым столом в обществе сильных мира сего, от которых зависит их карьера, или в кружке мужчин, смакующих подробности связей, которые свидетельствуют о вероломной неверности обманутых в свою очередь женщин. Юноша двадцати лет еще способен гореть и восторгаться — он ценит книги не по их рыночной цене, которая, как известно, зависит от внешнего вида книги, но за их поэтическое содержание. Молодой человек обожает цветы, почитает посмертные маски безумцев, шумно воспевавших романтический идеализм. Но восторги юности быстро сменяются убийственным провинциальным равнодушием, циничным отношением к миру, нечистой совестью, служебными тайнами, подчас постыдными, зато необычайно доходными, службой у Домачинского, ругваями и ругваевщиной, мелкими дрязгами и грязной склокой. Уважаемые земляки, возмущенные до глубины души моим поступком, вызывающим и некрасивым, твердо верят, что приснившийся им служитель иноверного религиозного культа является грозным предвестником грядущих бед. Бородавки они выводят с помощью собачьих костей, а ячмень — заговоренным концом тупого ножа, ревматизм лечат хвостом кошки, и не дай бог усомниться в чудодейственной силе этих целительных средств — грубая критика всех этих суеверий вызовет лишь ожесточение в обывателе: пардон, руки прочь от нашего мировоззрения! С точки зрения страдальцев, изувеченных бельмом, ярых поклонников кошачьих хвостов и добродетельных ростовщиков, что дерут с клиентуры семьдесят процентов, я выглядел этаким набитым чучелом, которым клоуны на потеху публике колошматят по головам ослов в карнавальной процессии. И, право же, нет ничего удивительного в том, что доктор Б. Р., остановив меня на улице, глубокомысленно посоветовал мне «смирить свой пыл бойца и вояки»… Доктор счел своим долгом заметить, что своим поведением я наношу вред прежде всего себе…