Мирослав Крлежа - Избранное

И верно… Совершенно вылетело из головы. Он абсолютно прав. Одиннадцать-двенадцать лет тому назад, встретив меня на Кертнерштрассе, он пригласил меня в ресторан, и, надо отдать ему должное, обед был вполне приличный. И конфеты посылал. Именно на пасху! Лет семь тому назад. Точно. Шоколад. Дочкам. А вот я действительно оставил в своем гнезде весьма и весьма подозрительный след, вполне достойный морально неполноценного субъекта.

Одной прелестной даме, доведшей до моего сведения, что мои дети произведены на свет не мной, а другим мужчиной, с которым моя жена на глазах у всего города обманывала меня в течение многих лет, я сказал, что она недостойна носить имя профессиональной проститутки, ибо пала гораздо ниже, и выгнал ее из-за столика. Не так давно мне пришлось вести бракоразводный процесс этой дамы, и я имел счастье во всех подробностях познакомиться с тайными пружинами ее многочисленных и разнообразных связей, о которых лучше молчать. Эта особа сомнительного поведения была одной из первых среди тех, кто поднял завесу моего алькова и выставил на всеобщее обозрение достойного сожаления рогоносца, утратившего контроль над своими нервами, который, срывая досаду, оплевывал ни в чем не повинных людей.

После того как я дал по морде провокатору Дисдар-Барьяктаровичу, учинив над ним расправу во время ревю в переполненном кафе, по городу поползли настойчивые слухи о моей неуравновешенности. За первой стычкой последовала вторая; когда же я закатил оплеуху господину Любичичу, чуть было не лишившись глаза, уважение моих сограждан, окончательно пришедших к выводу, что без смирительной рубашки со мной ничего не поделаешь, было навеки потеряно для меня.

Но, ей же богу, я не был сумасшедшим! Я действовал в точном соответствии с обстоятельствами, в которые был поставлен и разрядить которые способна только оплеуха, и смело берусь утверждать, что непреклонные моралисты, осудившие непристойное поведение безумца, затевающего драки в общественных местах, просто лишены воображения. Двадцать миллионов убитых не трогают их душевных струн, а две оплеухи в кафе во время ревю представляются им неопровержимым доказательством сумасшествия.

Бандитская физиономия Дисдар-Барьяктаровича была окружена сияющим нимбом народного борца; арестованный в 1914 году из-за письма, содержание которого ему не было известно, ибо в его задачу входило передать пакет по назначению — и только, сей почтальон отсидел год в тюрьме, использовав благословенный случай спустя несколько лет после войны, чтобы содрать с царской фамилии солидное вознаграждение за свои страдания. В первые дни переворота, во время мятежа, когда нельзя было с уверенностью предвидеть исход европейских событий, развитие которых предсказывал еще тогда пророк в лице Домачинского, Дисдар-Барьяктарович издавал нашумевший журнал анархистского толка под многозначительным названием «Атлантида». По замыслу Дисдар-Барьяктаровича «Атлантида» должна была олицетворять европейский континент, стоящий на грани катастрофы. Благодаря счастливому стечению обстоятельств редактор «Атлантиды» превратился в знаменитого этнографа и знатока фольклора, настроенного весьма оптимистически. Он уверял, что народные вышивки, предания и песни — единственная сила, способная вывести «нас из тупика». Он стал последователем Ганди, принимал участие в антимарксистской полемике, занимался вопросами антропологии, затем стал членом директории сомнительных полуправых молодежных групп, потом ударился в проповедь нашего национального возрождения и вдруг за одну ночь превратился в сотрудника собственной газеты, отражавшей позицию правительства, и отбыл за границу! Говорили, что за границей он выполняет функции негласного осведомителя. После возвращения на родину Дисдар стал издавать скандалёзные альманахи, основал два-три еженедельника, снова нырнул в дальние странствия, наподобие дельфина, и вдруг появился в «Централе», и, усевшись за мой столик, всем своим видом стал приводить меня в бешенство. Все в нем раздражало меня! Его бульдожья прыщавая морда, отполированные ногти, золотой портсигар (он не замедлил сообщить, что заплатил за него двести швейцарских франков), въедливый запах мыла, фальшивый оптимизм, кривая усмешка, движения, голос, тембр голоса, манера говорить — одним словом, все.

— О доктор, привет, привет! Как поживаете? Говорят, вы заделались народным трибуном!.. Мне очень приятно вас видеть! А здорово вас укатали, ей богу… Да, тут уж не до шуток… Человек, желающий играть роль арбитра в общественных делах, не должен заблуждаться относительно последствий. Знаете, как говорят в народе: не умеешь перескакивать заборы, не суйся на собачью свадьбу! Кхе, кхе! А Домачинского-то я знаю! Хитрая лиса! Был в списках сараевской полиции… Как ни крути, а факт… Но это надо доказать… Да! Должен признаться, дорогой, — не ожидал от вас этакой меднолобости! Честное слово. Я слышал, что и Ругвай готовится перейти в наступление… К сожалению, не замедлят явиться и другие последствия, предусмотренные законом! А я, знаете ли, прибыл из Афин. И должен сказать, что прославленные Афины я представлял себе совсем иначе. Чепуха! Не поверите, доктор, это типичная провинция и общество там прескучное! Здесь я проездом в Берлин. Я туда месяца на два. Просто удивительно, как любят у нас ругаться и брюзжать по всякому поводу. Изъездив всю Европу, я говорю вам с полным знанием дела: ни в одной стране я не видел такого грандиозного строительства, как у нас… Из Берлина я отправлюсь в Брюссель… Ах, это несносный, невыразимо серый город…

— Завидую. Вы, я смотрю, все время путешествуете… Из Парижа в Афины, из Афин в Берлин, из Берлина в Брюссель. Пожили год в Риме, побывали в Мюнхене, в Лондоне. И в Париже. Кто-то мне говорил, что вы жили в Париже больше двух лет!?.

— Ах, да, да! В Париже? В Париже я провел что-то около трех лет… Имел удовольствие познакомиться со Стравинским! Милый человек. Несколько самодовольный, но весьма обходительный господин. У него одна пренеприятная мания — мучить людей своей игрой на фортепьяно, а, надо вам сказать, он так сильно фальшивит, что слушать его — чистое мучение… Приходилось бывать в гостях и у Пикассо, он очень интересуется нашими фресками. Я обещал написать программную статью для его выставки в Нью-Йорке. Как-то пил чай у Лота [102] Лот, Андре (род. в 1885 году) — французский живописец и теоретик школы кубизма. . Между прочим, но это по секрету, в кружке Лота совершенно не признают Мештровича [103] Мештрович, Иван (род. в 1883 году) — выдающийся югославский скульптор, живописец, график. . А ведь Мештрович — наша гордость! Да и вообще чем мы можем похвастаться? И всего-то у нас, что Негош, кой-какие народные песни да тот же Мештрович! Я решил его защитить — знаете, все-таки жалко человека — и сказал Пикассо: «Дорогой маэстро, мы чтим Мештровича, и мне неприятно режет слух ваш отзыв», — но он пропустил это мимо ушей. Не признает — и все! Знай свое твердит: до Бурделя [104] Бурдель, Антуан (1861—1929) — знаменитый французский скульптор. ему далеко. По мне, так Бурдель — сплошное недоразумение… Конечно, не ухо от лохани, но все же… Ну и сел же я с этим Мештровичем в калошу… Между прочим, я теперь сотрудничаю в «XX Siècle». Не ожидали? Да-а-а. И написал статью об архитектуре наших южных городов. Платят за это, ей-богу, недурно: я получил из расчета по три тысячи франков за печатный лист. Если бы это занятие не было столь нудным, можно было бы стать литератором. Вот, к примеру, Плон [105] Плон, Эжен (1836—1895) — французский издатель и литературовед. . Летом я гостил у Плона в St Tropez с женой и дочкой, так он умолял меня написать книгу — нечто вроде очерка о нашей стране. Обещал заплатить по две тысячи швейцарских франков за лист. Неплохо?! Кстати, о монографиях! Вчера мне сообщили по секрету, что Лантош (вы, конечно, знаете этого проходимца) пишет монографию, и о ком бы вы думали? Догадайтесь! Хе-хе! Да нет, где вам догадаться! Вообразите, Лантош пишет монографию о Домачиноком! Будет роскошно издана, на лучшей бумаге, с четырехцветной печатью! Доктор Хуго-Хуго уже перевел ему первую часть гонорара, и, черт возьми, платят они здорово! Кстати, о Домачинском! Но это строго секретно! Доктор, я знаю человека, который доставил министру Кробатину фотографии документов из сараевской полиции! Вы можете рассчитывать на копии. Поймите меня правильно. Я вовсе не желаю быть посредником, но, движимый исключительно расположением к вам, я могу помочь вам пополнить арсенал скромным документиком, который смело можно выставить против тяжелой артиллерии монографий…