Мирослав Крлежа - Избранное

— Боже мой, неужели ты веришь, что я получил взятку и только поэтому не передал дело на рассмотрение высшей инстанции?

— А как же? Безусловно. В жизни так не бывает, чтобы человек, имеющий возможность оправдаться, добровольно сел в тюрьму на восемь месяцев! Чудно, ей богу! А потом, отчего бы тебе и не взять деньги? Тебе ведь все равно не избежать было приговора за оскорбление, а это уже само по себе услуга этому мерзавцу. Просто я лишний раз убедился в том, что на свете нет неподкупных! Да ты не злись, пожалуйста, дьявол побери, я тебя не осуждаю, дьявол побери…

— Прости, но, если ты мог поверить, что я взял деньги у Домачинского, нам не о чем разговаривать! Жаль, что мы находимся в кафе, не то ты получил бы по заслугам… А теперь проваливай, и не мешкая!

— Как, ты прогоняешь меня из кафе? Да я здесь такой же хозяин, как и ты! Пошел прочь, старая свинья! Вон!

Последние три слова Францек Любичич выкрикнул так громко, что головы всех посетителей с любопытством повернулись к нам, ожидая нового представления, которое не преминет устроить заядлый скандалист. Этот момент отчетливо запечатлелся в моей памяти. Я чувствовал себя отвратительно. Кровь бросилась мне в лицо, и я задрожал от ярости, словно гадюка. Не очень-то весело быть всеобщим посмешищем и предметом пересудов обывателей, проявляющих ко мне чрезмерный интерес. Все еще держа в руках бамбуковую рамку, в которую была заложена газета со статьей о положительной стороне газовых атак, я точным движением опрокинул на моего друга Францека все чашки и блюдца, которые были на столе, надеясь, что столь решительная форма выражения моих чувств поможет ему наконец понять все, что произошло между нами. Пусть убирается, откуда пришел!

Облитый кофе, водой и чаем, пролившимся из серебряного чайника, свалившегося ему на колени, Любичич Францек поднялся и уверенным боксерским выпадом всадил мне такой удар в левый глаз, что оглушил меня, словно взрывчаткой. Пришел в себя я только в больнице, где и пролежал две недели, пребывая в полной неизвестности относительно судьбы своего глаза. Удар пришелся по белку, и было немало шансов остаться слепым. Ровно тридцать суток меня держали в темной комнате, занавешенной от света плотными шторами, и это были последние спокойные дни, отпущенные жестоким роком, уготовившим мне одни только неприятности.

Итак, я лежал в темной комнате, занавешенной черными шторами. В этом мире больших масштабов, огненных страстей и слепых предрассудков я был одинок и заброшен, я погибал в гигантское кораблекрушении без спасательного пояса лжи, этого наркотика, веками придававшего мужество неудачникам… Дни нашей жизни мелькают, словно кадры детектива голливудской фирмы «XX Century» Фукса. Газеты едва поспевают за бешеным темпом времени; свет и тень беспрестанно сменяют друг друга, лента европейского кинематографа, полная загадочности и обмана, с головокружительной быстротой развертывает перед публикой вереницу все более грозных событий, и ошеломленный зритель с ужасом смотрит на взрывы бомб в Шанхае и Мадриде, ожидая, что в любой момент они могут свалиться на его голову. Подобно китайцам, пришедшим на представление в свой народный театр, мы прочно обосновались в зрительном зале, избрав его местом постоянного жительства и последнего приюта. Присутствуя на невиданном доселе спектакле в качестве зрителей, мы в то же время играем партии актеров и мучительно пытаемся определить свою роль: кто же мы, артисты или публика? Наблюдая за погоней, происходящей на сцене, мы и сами задыхаемся, словно затравленные беглецы, подхваченные ураганом, взволновавшим пучины человеческого моря, всколыхнувшим народные страсти, смешавшим в кучу святыни и могилы, армады и факты, программы и знамена; мы несемся, подобно стае саранчи, и каждый из нас играет ничтожную роль актера в пьесе, где людей то распинают, то носят на золотых носилках, как полубогов. Из музейных витрин равнодушно взирают на суету нашего времени закованные в панцирь века; и кто не знает, что утлое суденышко человека, напоминающее ореховую скорлупку, не в силах вырваться из таинственного водоворота, засасывающего его, как пушинку? Бесцветные актеры, занятые в невыносимо скучном и длинном фильме «Акционерное общество Домачинского», напоминают безукоризненно вышколенных метрдотелей. Они давно с отличием сдали испытания в провинциальных гимназиях, но их тщательно отглаженные пиджаки и брюки, их остроносые ботинки, шелковое белье и модные, изысканные галстуки, их холеные руки и благовоспитанность носят отпечаток унылого школярства, будто эти респектабельные господа все еще держат экзамен перед взыскательной комиссией, будто все они только что вернулись с похорон первого разряда. Новый отечественный фильм, демонстрирующий достижения нашего киноискусства, показывает зрителям шпалеры тщательно причесанных и вымытых статистов, застывших в ожидании выхода главного героя. Последний, осклабившись, является на сцену с загадочным мешком, в котором (согласно традиции провинциальных театров), должно быть заключено нечто очень важное, и торжественно объявляет почтенным пайщикам, что в мешке у него несколько сот вагонов с жестяными ночными горшками, наличие каковых красноречиво свидетельствует о радужных перспективах следующего делового сезона. Улыбка господина генерального сильно напоминает угодливую гримасу приказчика или полного банкрота, продолжающего ворочать делами и получать суточные, ибо он знает, что за спиной его стоит адвокат, который сумеет объяснить банкротство своего клиента с помощью пристойной юридической мотивировки. В течение двадцати лет я принимал участие в этом представлении. Я был непременным участником званых вечеров, являлся на них с букетами роз, преподносил их дамам, только что прибывшим с курорта, и в упоении фотографировался рядом с крупнейшими промышленными тузами, не подозревая о своей жалкой роли на этих вернисажах туалетов и ослепительных драгоценностей, куда допускались облаченные в безукоризненные фраки наемники, задача которых заключалась в молчаливом пожирании глазами шефа — главного героя пьесы, который рассеянно прохаживался по ковру перед вытянувшимся в струнку отрядом лакеев. Бывало, проводя конференцию с журналистами, я представал перед любопытствующей общественностью свежим и гладко выбритым и давал информацию такого порядка: «Господин председатель выражает благодарность его превосходительству министру за то-то и то-то»; или «Тесное сближение картелей и достигнутое единство взглядов по некоторым проблемам промышленности дают нам основание оптимистически смотреть на будущее нашей молодой индустрии». И так далее…