Мирослав Крлежа - Избранное

— О доктор, неужто это вы? Что вы здесь делаете?

— Да вот, гляжу на это стадо туристов. Микеланджело писал свой «Страшный суд» явно не для них!

— Вот как? Ну что ж, великолепно… Вы, как говорится, наслаждаетесь искусством! И давно вы в Риме? Долго собираетесь здесь пробыть? Кто бы мог подумать? Какая встреча!

Это был господин Голомбек с супругой. Грузный директор завода швейцарского сыра «Эльвира» повышенной жирности, со своей дородной женой Эльвирой, урожденной фон Гумбек, дамой также повышенной жирности. Сии промышленники сыра не имели особых причин проявлять по отношению ко мне излишнюю любезность, ибо мое лицо не выражало восторга по поводу действительно неожиданной встречи с этой достойной супружеской парой повышенной жирности. Но в первую же минуту мне невольно бросилось в глаза, что мои соотечественники не собираются удостоить меня пожатием руки. Вместо этого Карл Голомбек, удивительно напоминавший наглую свинью, засыпал меня градом вопросов, которые сделали бы честь любому детективу. Его интересовало все: когда я приехал в Рим, где остановился, надолго ли, откуда я, получаю ли вести из дома, с кем поддерживаю знакомство, в курсе ли я последних новостей, каким маршрутом я следовал в Рим, чем я занимаюсь, чем собираюсь заниматься и не изменились ли мои планы относительно путешествия в Америку…

— В Америку? Первый раз слышу.

Не может быть… Он сам читал в газетах, что я собираюсь бежать в Америку, так как издан приказ о моем аресте на основании неопровержимых улик, свидетельствующих о моей связи с преступной бандой фальшивомонетчиков…

Близорукий сыровар повышенной жирности, объявивший мне все эти приятные новости в Сикстинской капелле, запруженной блеющей, хрюкающей толпой скотов, был горд тем, что именно ему выпало счастье и честь первым настичь фальшивомонетчика… Превосходно. И к чему притворство? Задумал играть этакого святошу не от мира сего? Так он и поверил, будто мне ничего неизвестно! Не лучше ли, вместо того чтобы изображать утонченного ценителя искусства, явиться в посольство с повинной?

— Это какое-то чудовищное недоразумение. Вне всякого сомнения… Я переписываюсь с доктором Каминским, он знает мой адрес…

— Ложь на каждом шагу! Вы совсем запутались! Что это за доктор Каминский? Минуту назад вы сказали, что по крайней мере с месяц не получали ничего из дому… Опять принялись за свое, дорогой мой!

— Карл, умоляю тебя, не волнуйся. Тебя это не касается…

— То есть как это не касается, Мутти! Это касается каждого порядочного человека… По-настоящему, я должен был бы немедленно сообщить в посольство…

Мне безумно хотелось провалиться сквозь землю. Бежать, бежать куда глаза глядят! Скрыться! Единственное, что меня останавливало, — опасность показаться настоящим преступником, который боится властей… Этот господин столь глуп, что вздумает еще крикнуть стражу и организовать за мной погоню. Я решил действовать иначе…

— Значит, вы читали в газетах, что меня разыскивают? Когда это было опубликовано?

— Когда? Ах, вас интересует дата? Смешно. Три недели назад.

— Гм! Три недели назад! И что же, там действительно сообщалось, будто я привлекаюсь к ответственности, как фальшивомонетчик?

— Нет, там не говорится, что лично вы фальшивомонетчик… но вы состояли с ними в связи!

— Ах, вот как? Скажите, и вы этому верите?

— Но, господи, почему бы и нет? От человека, поднявшего-револьвер на своего благодетеля, можно ожидать всего… Тем более вы сидели в тюрьме… Это, знаете ли… in der Not [123] В случае нужды (нем.) . . Пеняйте на себя…

Я повернулся было, намереваясь уйти, но огромная туша Голомбека преградила мне путь к отступлению.

— Вы, кажется, несколько испуганы? Дрожите за свою шкуру! Но не бойтесь! Я не предам вас в руки полиции! Катитесь на все четыре стороны — дорога открыта! Единственное, что я хочу вам сказать, — стыдитесь! Фи!

Я стукнул его кулаком по лицу; удар пришелся точно по носу, очки разбились, и кровь залила и его и меня. Из всех укромных закоулков Ватикана на крики сбежались стража, женщины, гиды, карабинеры, пилигримы, дети, монахи. Из носа Карла Голомбека текла красная струя, а стекла его пенсне впились мне в правую руку. Платки и вата из аптечки неотложной помощи пропитались кровью. Запахло спиртом. Красивая сестра милосердия поставила пластырь на нос директора сыроваренного завода и перевязала мне руку. Затем последовал детальный допрос, который вел отец иезуит Джиакомо, отрекомендовавшийся мне — nobile di Acquaforte et san Pedro in Castello [124] Дворянин из Аквафорте и замка св. Петра (итал.) . .

Отец Джиакомо, nobile di Acquaforte et san Pedro in Castello, явившийся в сопровождении свиты монахов, олицетворяющих полицейскую мощь суверенной державы, весьма учтиво, доброжелательно и, более того, сердечно выполнил свои обязанности. Не утаив от него ни единой детали из всей печальной истории, приключившейся со мной, я выразил свое глубочайшее сожаление по поводу того, что, не имея иного выхода из создавшегося положения, поддался звериному инстинкту в историческом месте, которое будит во мне целый рой благородных чувств.

Отец Джиакомо заверил меня от имени ватиканского правительства, что происшедший прискорбный случай (беспрецедентный в анналах папской державы) вынуждает его, несмотря на все уважение и сочувствие ко мне, во исполнение известной конвенции, существующей между папской державой и Итальянским Королевством, передать меня в руки карабинеров, которые дожидаются возле дверей.

Nobile di Acquaforte et san Pedro in Castello, действуя в точном соответствии с международной конвенцией, передал меня в руки карабинеров Итальянского Королевства. Карабинеры Итальянского Королевства надели на меня наручники и посадили в закрытую машину. Из районного отделения полиции я был доставлен в городское управление, которое взяло на себя труд препроводить меня до границы, где я и был сдан нашим пограничникам. Те в свою очередь передали меня полиции, полиция по требованию прокуратуры отдала меня под суд, а суд направил сомнительную личность на медицинскую экспертизу в лечебницу для душевнобольных.

В эту запутанную историю я попал исключительно из-за Матко, владельца черепахи Жеральдины, моего товарища по тюрьме из сорок седьмой камеры, который отсидел семнадцать с лишним лет и теперь «вопреки своим лучшим чувствам» явился виновником моих новых бедствий, связанных с проклятой пачкой фальшивых ассигнаций.

Однажды перед рождеством Матко, который был тогда на свободе (он только что вышел из тюрьмы после пятилетнего заключения), обратился ко мне с просьбой дать ему по-дружески юридическую консультацию, а заодно взять на хранение некоторые его документы, потому что он, по всей вероятности, снова надолго исчезнет… Матко вручил мне запечатанный пакет (похоже было, что перстень с печатью был сделан из его приятельницы Жеральдины), я положил этот пакет на нижнюю полку своего сейфа и скоро совсем о нем позабыл. Под пасху фальшивомонетчики, которыми предводительствовал Матко, были раскрыты, и подмастерье Петри, делавший фотоклише, признался, что семь сотенных бумажек уже пущены в оборот, остальные полторы тысячи припрятал Матко. К чести моего тюремного товарища надо признать, что он долго выдерживал осаду, но в конце концов и эта крепость вынуждена была капитулировать, что и привело к появлению газетного сообщения о моих связях с целой организацией преступников и публикации о розыске обвиняемого, который в данный момент находится за границей. В то утро, когда пограничники передали меня полиции, в моей квартире был произведен обыск; нашли пакет фальшивых ассигнаций и, несмотря на честное признание Матко при очной ставке в том, что я понятия не имел о содержимом пакета, меня упрятали в тюрьму и подвергали всевозможным унижениям и издевательствам, пока мне не удалось добиться освобождения из-под стражи, чтобы дожидаться суда на свободе.