Мирослав Крлежа - Избранное

Матко был в отчаянии. Его нисколько не огорчала потеря огромной суммы денег, он клял себя за то, что впутал меня в историю, которая была мне нужна, по его словам, «как корове седло». Матко был настоящим рыцарем! Джентльменом! В прошлом подмастерье часовщика, Матко стал вором совсем не потому, что к этому ремеслу его влекли природные склонности. Девятнадцатилетним юношей Матко был несправедливо обвинен в краже золотых часов и заклеймен позорной кличкой вора, каковым он и стал впоследствии, ибо обстоятельства вынудили его к этому.

В жизни каждого бывает минута, когда слышно, как скрипят, делая крутой поворот, колеса его судьбы.

Была суббота. Осенняя суббота, казавшаяся невыносимо длинной подмастерью часовщика; вооруженный лупой и ножом, он, прислушиваясь к тиканью, вскрывает, словно раковины устриц, крышки разболтанных часов, в створках которых сверкают рубины и вертятся маленькие зубчатые колесики, напоминающие изящных насекомых… Вот и пришла суббота… Матко без памяти влюблен в барышню Марту, практикантку на почте, по вечерам занимающуюся на курсах стенографии; ей осталось только сдать экзамены, чтобы получить завидную должность торгового делопроизводителя… Завтра воскресенье, Марта, конечно, нарядится в красную мантильку, в которой она совершенно неотразима! В воскресенье можно поехать в парк, что на окраине города, и покататься по озеру, любуясь лебедями и слушая гармошку! Хорошо бы выпить лимонаду и сходить в кинематограф… Да, завтра долгожданное воскресенье, конец месяца, а у девятнадцатилетнего Матко в кармане ни гроша. Все деньги взяты вперед. Что делать? И Матко решился заложить золотые часы, записанные в мастерской под номером 274(б): за ними придут только через четырнадцать дней! Но судьба, видно, хотела, чтобы в понедельник ровно в девять утра в мастерскую явился владелец злополучных часов: он уезжает и просит немедленно вернуть его часы за номером 274(б).

Матко сознался, что заложил часы номер 274(б). Показал закладную квитанцию номер 333(с). Клялся, что выкупит часы не позднее следующей субботы… Матко забрали в полицию. Произвели допрос. Обстоятельств, смягчающих вину, не было. Если девятнадцатилетний подмастерье воспользовался часами, значит он прирожденный вор! В тюрьму его! Матко осудили на три месяца заключения. Это послужило началом. Затем последовали не менее печальные события: бездомные скитания, голод, бесплодные поиски работы.

После репортерской заметки в газете нечего было и думать о том, чтобы устроиться на службу!

— Прошу прощения! Так вы тот самый Матко, который украл часы за номером 274(б)?

— Да нет, я их не крал! Я просто заложил и думал, что сумею их вовремя выкупить. В ту субботу я остался без копейки, было последнее число месяца. А я был обручен. Моя невеста…

— Нет, нет, меня абсолютно не интересует ваша невеста! Неужели вы полагаете, что я, владелец ювелирного магазина, допущу пребывание вора в своем заведении?

— Хозяин, ведь я же работаю у вас около года, если бы я был вором, я мог бы обокрасть вас тысячу раз…

— Пардон! Но кто же знал, что вы тот самый Матко! Вот ваше жалование, забирайте свои вещи — и слуга покорный!

И снова закрытые двери, тротуары, дожди, осень, зима, весна… Снова осень, декабрь, а Матко — в истрепанных белых теннисных тапочках, подаренных каким-то спортсменом, желавшим освободить свой шкаф от ненужного хлама. Попробуйте побродите в рваных тапочках по слякоти на рождество, как довелось это Матко, который заложил чужие часы и надеялся выкупить их в срок, но был лишен возможности это сделать. Теперь во имя искупления смертного греха Матко обречен в снежную метель и в любую непогоду тащиться бездомным бродягой в истрепанных тапочках, в старом пиджаке, еле прикрывающем нагое тело…

Когда девятнадцатилетнему юноше уготован подобный удел, он, естественно, в силу инстинкта самосохранения начинает сопротивляться; логика подсказывает, что если его преследуют, как волка, то и защищаться он должен по-волчьи… Так за первой кражей следует вторая, за арестом — арест. За преступные действия преступник платится наказанием, предписываемым законом. Матко просидел в тюрьме три года. Выпустили. Ограбил ювелирную лавку. Был осужден на семь лет. Потом опять свобода, и Матко снова ждали драные тапочки в стужу, снова закрытые двери и кражи, целая серия краж, несколько смелых вылазок за границу, специализация на ограблении ювелирных лавок, сбыт награбленных драгоценностей, полусвет, дно, десять лет, четырнадцать, наконец, семнадцать лет тюрьмы, производство фальшивых ассигнаций, а в перспективе этой опасной игры виселица или обеспеченная старость за границей. Скорее все-таки виселица!

Отсидев с Матко и его сподручным — фотографом Петри — около двух месяцев, я неожиданно, стараниями своего друга доктора Каминского, решившего во что бы то ни стало вызволить меня из тюрьмы, был переведен в лечебницу душевнобольных для обследования. У меня нет оснований сомневаться в добрых намерениях своего приятеля доктора Каминского, но в том, что этот параноик не отличался выдающимися умственными способностями, я имел возможность убедиться в первые минуты нашего знакомства. Прежде мои поступки не оставляли сомнений в том, что я вполне нормальный человек, здоровый в психическом отношении. Но, оказавшись в психиатрической больнице, я потерял душевное равновесие и думаю, что в этом нет ничего удивительного. Во-первых, я понятия не имел о том, что попал сюда в результате дружеской заботы. Но это еще полбеды. Психиатры, каждое слово которых, обращенное к больным или обследуемым, доказывало их собственную невменяемость, могли довести человека до бешенства, и легкое нервное расстройство, которым я отделался, надо считать подлинным счастьем. Не знаю, чем кончилась бы история, затеянная ради моего спасения друзьями, надевшими на меня смирительную рубаху, которая ограждала меня от ответственности, ожидающей фальшивомонетчика или пособника фальшивомонетчиков, если бы я не встретил в тюремной больнице доктора Катанчича — вымогателя и памфлетиста, человека, потерпевшего кораблекрушение и прибившегося к тихим берегам сумасшедшего дома, дабы укрыться от преследований закона.

История доктора Катанчича, гражданская честь которого была скомпрометирована растратой денег, принадлежавших его клиентам, а политическая — провалом на выборах, подготовленным его же товарищами по партии, благоразумно опасавшимися во всех отношениях незаурядных способностей этого члена бюро, — была обычной и печальной историей крушения, весьма показательной для нашего времени. Не знакомый с доктором Катанчичем лично, я много наслышался о последнем периоде его трагической карьеры, и, надо отдать ему должное, все, что говорилось о нем, имело скандальный и, во всяком случае, весьма нелестный характер. Бойкого фельетониста, продающего свое перо, называли не иначе, как развратником, пьяницей, пропащим человеком и шантажистом, не погнушавшимся ограбить своих клиентов, за что он лишился права заниматься адвокатской практикой, и все в один голос прочили этому легкомысленному авантюристу с известной примесью богемы, погубившему семью, бесславную смерть под забором.