Мирослав Крлежа - Избранное

И стоит в тени магазина гробов страдающий любовник, серенький господин, приторно вежливый банковский конторщик, работающий в вексельном отделении, и сердце его обливается кровью: боится он за самку, как бы ее не отнял у него тот, другой, горилла. Полный смертельного страха, таращит он глаза на освещенный прямоугольник, дрожа за самку, которая отдалась ему по закону плоти и которую другой удерживает по закону церкви. Выбросит ее тот, проклятое животное, в окно, и будет она лежать окровавленная на грязном асфальте. И хрустит несчастный любовник суставами пальцев, скрежещет зубами, глотая какую-то горечь, разлившуюся во рту.

Кралевич смотрит на притаившегося в тени подъезда человека; по улице прошла орущая компания пьяных, а человек стоит и мучается один на ледяном ветру, что свистит в ветках оголенных деревьев. Скоро утро. Внизу, у Вркляновых, утихли, и только время от времени из подвала доносятся звуки барышниного пианино. А может быть, это телефонные провода гудят на крыше? Гудят где-то незримые струны; взволнованный муж ссорится со своей законной женой, которая, в сущности, должна принадлежать другому. Муж мечется по комнате, и скрипит паркет; слышатся стоны девочки, что заперта в клетку: как птица, она тоскует по музыке, опере, аплодисментам.

Перед домом остановился экипаж. В желтом свете фонаря видно, как от коней валит пар и какая-то темная фигура идет к подъезду, звонит, стучит в ворота.

— Кто-то приехал. Может быть, доктор? Он часто посещает дом: больных обычно много. Особенно во дворе, в громадном корпусе с зелеными обвалившимися перилами на прогнивших лестницах, — в этом муравейнике вечно кто-то умирает или рождается, и доктора ходят днем и ночью. Сейчас в доме двое тяжело больных. На втором этаже умирает его превосходительство фон Маркович. На медной дощечке над ящиком для газет выгравировано курсивом: Von Markovich, Feldmarschalleutnant. Фон Маркович занимает весь второй этаж с зеркальными стеклами в окнах и держит порядочно (по нашим понятиям) прислуги: кухарку и слугу. Жена его — изысканная дама, немка из Вены; она всегда возит с собой в карете любимую собачку Лэди, закутанную в бархатную попонку. Этот самый фон Маркович временно командовал «славной» хорватской дивизией, что с неслыханным воодушевлением бросалась в атаки на Карпатах, где потеряла за два часа больше тысячи человек; за этот кровопролитный и невероятно бессердечный жест генерал получил большой Леопольдов крест. По-видимому, это был самый значительный поступок в его жизни. Сейчас он умирает от рака.

— К генералу идет доктор или к тому несчастному чахоточному, что живет с матерью, вдовой, на первом этаже справа? Чахоточный — страстный ницшеанец, «красивая душа и синий чулок» в интеллектуальном смысле. Бог знает, когда его зажег Ницше. У больного более трехсот книг — биографий, очерков и отдельных изданий философских трудов. Вся комната завешана фотографиями Ницше разных периодов; есть даже уродливо, грубо отлитый из гипса каким-то нашим дилетантом бюст Ницше, похожего больше на Кватерника; скульптура изображала какого-то тамбурмажора пограничного пехотного полка или канцеляриста со славонскими, балканскими усищами. У Ницще на этом скульптурном портрете был тупой нос и толстые, чувственные губы; жалкое произведение изобличало сразу неумелого автора. Но наш ницшеанец не сомневался, что скульптура — гениальное творение, а это в конце концов самое главное. У больного мания вырезать из газет и журналов и подшивать в папку все касающееся Ницше; он собрал уже целую коллекцию разных, заметок и время от времени редактирует их, как свой собственный научный труд. Больной говорит, что готовит монографию о своем кумире, и может рассказывать об этом целыми днями. Свою мать он мучает, сам живет, как собака, друзей и приятелей у него нет, компанию ни с кем не водит. Кралевич много свободного времени провел у его постели в спорах о Ницше. В доме электрический свет есть только у генерала и на первом этаже. Больной не выносит электрического света и мучается со свечами. Все чахоточные обычно несносны и капризны: этот немилосердно тиранит свою седую старушку мать, которая трогательно ухаживает за ним, расходуя на него свои последние, с трудом скопленные гроши; она — вдова маленького провинциального чиновника и после смерти сына останется на улице.

Близится утро. Доктор, наверно, вызван к генералу, чтобы сделать ему последний укол.

Кралевич снова вернулся к дивану. Он чувствовал усталость, сонливость и странную тяжесть в голове: словно пьянствовал две-три ночи, и оттого во рту горечь, словно разлилась желчь. Следовало бы лечь. Утром он должен бежать по неотложным делам в типографию, и трудно будет бороться со сном; людям больше всего хочется спать, когда нельзя. Бессознательно руки его потянулись к застежкам ботинок, затем он вяло стал снимать потрепанную, вонючую одежду.

В соседней комнате за дверью, заставленной старинным двустворчатым шкафом, что-то, будто свалившись, загремело громко, оглушительно; захрапела старуха хозяйка, потом послышались посвистывание и астматический хрип ее простуженных легких. Старуха — вдова мелкого почтового чиновника. У нее был сын, окончивший строительную школу, способный чертежник; на всех стенках ее комнат висят чертежи готических церквей и часовен в стиле барокко. В самом начале войны его потянуло в армию, и он погиб при первом же, вне всякого сомнения, безумном штурме Люблина австрийской кавалерией, когда драгунские полки по особому повелению Его Величества пошли в атаку в золотых касках, представлявших собой прекрасную мишень на много километров. Среди люблинских драгун в этой сумасшедшей кровавой атаке пал и единственный сын старухи; в комнате его жил Кралевич. Здесь еще остались чертежи церквей и строительных фундаментов, сделанные покойным, а также несколько фотографий, на одной из которых был снят он в драгунской форме. Шкафы пахнут мертвечиной, и Кралевичу часто ночью кажется, что кто-то усталый пришел, чтобы лечь в свою постель, стоит возле нее и ждет, когда жилец уступит ее хозяину: это стоит окровавленный кавалерист в покрытых люблинской грязью сапогах. Хозяйка храпит, словно кто-то смычком водит по разбитому контрабасу или пилит дрова. Кралевич, раздетый, растрепанный, неряшливый, давно не мытый, сидит на своей кровати, уставившись на свечу, догорающую на столе, с мыслями столь же растрепанными, как и его одежда. Пахнет стеарином, пламя свечи дрожит, тщетно силясь вспыхнуть ярче: стеарин военного времени, нечистый, суррогат.

— Почему хозяйка не захотела провести электричество? В коридоре и внизу у генерала электричество провели, а она не согласилась. Скряга эта проклятая старуха! Все плачется, что нет денег! Бедняга! Не снимает траур по сыну, в нем и помрет. Вечно у нее болят зубы. А сейчас вот храпит…