Мирослав Крлежа - Избранное

Нелепая сутолока с утра до ночи, бессмысленное перемещение домашней утвари, вечная стряпня, таинственная уборка квартир; каждый день «убирают» идиотские комнаты, а никто, в сущности, не мог бы сказать, зачем и для кого это делается, так как «убранные» комнаты обычно пустуют, как вагоны первого класса. Женщины снуют в красных бумазейных кофтах и целыми днями выбивают нелепые, безвкусные рваные ковры, колотят камышовыми палками по креслам, тряпкам и занавескам; всюду стоит серая, густая пыль и горькие запахи средств против клопов, по-видимому бессмертных. Льют кипяток, бьют щенков, бьют посуду, и весь дом полон мусора, отбросов, грязи. Коридоры захламлены, обшарпаны, покрыты язвами обвалившейся штукатурки. Обваливаются лестницы и перила, лопаются трубы, проводят электричество, раскапывают водопроводные трубы или колодцы забитой канализации. На третьем этаже опять лопнула водопроводная труба, вода струйками бьет из стены, покрывающейся большими пятнами сырости. На четвертом этаже засорилась уборная. Забивают гвозди, отваливается, падает штукатурка и скрипит под ногами: везде беспорядок, вонь, затхлый, тяжелый полумрак. Кто-то стучит, хлопает дверьми грубо и безжалостно, будто у людей нет нервов. Бьются окна; потолок и стены покрыты трещинами от недавнего землетрясения. Казалось, безмолвной матери-земле опротивели вскочившие на ее спине ужасные гнойные нарывы — наши дома и города, — и она хочет стряхнуть с себя эту поганую болезнь. Однако нарывы только разбередились и продолжают гноиться, а бесы все так же носятся по сумасшедшему дому. Во всех углах горланят, на лестницах что-то продают, покупают, занимаются контрабандой, ростовщичеством. Какие-то неряшливые люди разносят топленое сало в грязных посудинах, бутыли с вином, сахар и муку, все торгуются и, делая запасы, волокут в дом мешки и ящики с продовольствием. И все боятся. Все люди в доме боятся. Их страх — что-то неопределенное, но можно сказать, что война проникла через барабанные перепонки до мозга и высосала глупый, филистерский покой, в котором люди гнили последние двадцать лет. Все боятся войны, пролетающей где-то над городом, боятся запаха пожарищ, который время от времени приносит ветром с далеких равнин. Никто ничего не знает. Проходят большие соединения войск, и город наполняется солдатами, потом они исчезают — уходят на поля сражений; и все это покрыто тайной. Ползут слухи об эпидемических болезнях и смерти, которая собирает обильную жатву, и люди считают, что надежнее всего в своем «родном доме» спрятать голову под подушку, накрыться одеялом, зажмуриться, как испуганная птица, и… «убирать» комнаты, переносить фуксии. Все замкнулись в своей скорлупе, и расстояния, всегда разделявшие людей, стали теперь бездонными, как пропасти. Расстояние от жилища до жилища на одном и том же этаже теперь не меньше, нежели от государства до государства. Все двери — на двойных врезных и висячих замках и, кроме того, укреплены большими гвоздями, закрыты задвижками, засовами, цепями, подперты железными ломами — на всякий случай.

За этими запертыми дверьми движутся, как тени, бледные и испуганные люди; они никому не отпирают. Как-то ночью (вернее, поздно вечером) на улице разбойники с ножами напали на человека. Он пытался спастись в случайно не запертом еще подъезде и отчаянно звал на помощь; все слышали его крики, но никто не вышел. Ни одна дверь не открылась, и несчастного наутро нашли в луже крови, покрытого тридцатью ранами, всего изуродованного, со скрюченными пальцами. Люди в нашем доме стали ворами и крадут все, что попадается им под руки. Воруют друг у друга дрова из подвала, живность и уголь, белье и старую домашнюю утварь с чердаков. Все воруют. Люди живут кражей и грабежом. Постоянно слышно: то тут, то там побывали воры; на крышах часто раздаются выстрелы, идет перестрелка с грабителями, пойманными на месте преступления. Этой ночью кто-то разбил замки и украл бутыли с вином из подвала его превосходительства генерала; потом у писаря Юришича лопнула водопроводная труба и хлынула вода; долго не могли установить место аварии, наконец выяснилось, что «не в квартире господина чиновника». Притащили пожарный насос, и какие-то измазанные люди с масляными лампами стали выкачивать черную, грязную воду, долбить землю над трубами, лежащими под домом на таинственной глубине, где (говорят) проходит «водяная жила». По коридорам бродят тени умерших, а дети и женщины визжат от страха; кажется, что сам нечестивый заложил фундамент этого проклятого дома, где живет Любо Кралевич. Все печи дымят, и в комнатах постоянно пахнет угаром. В кухнях подгорает еда, блестят раскаленные чугунные плиты, шипит говядина, а больные тихо умирают от коварных болезней у затененных ламп. На крыше разбилась черепица, и вода от дождя и снега просачивается на чердак. То загорается сажа в трубе, то полиция гонится за кем-нибудь или люди с портфелями преследуют должников. Все гонится, все бежит, все катится вниз по ступенькам, беснуется и кричит.

— Везде неописуемый хаос и лихорадка. Наладить бы жизненные мелочи, как было до войны, и все было бы хорошо. Ведь все дело в повседневных мелочах! Однако положение день ото дня все ухудшается; ей-богу, скоро все рухнет и похоронит глупых и темных обывателей под развалинами. К чертям! Разве я должен удерживать равновесие? Пусть нас завалит! Пропади все пропадом! — Так бредит Кралевич, поднимаясь к себе темным коридором в дождливый полдень и замечая на каждом шагу мелочи, характерные для развала.

С рассветом опять начинается сумасшедшая беготня во всех жилищах. Ищут вещи, которые ночью куда-то пропали, будто их черт унес и спрятал. Нет их и нет! Разыскивают запонки, манжеты, платье, плащи; в спешке криво завязывают галстуки, нервно развязывают и снова завязывают, а часы злобно бьют, грозя опозданием на работу со всеми вытекающими отсюда последствиями, ибо на службе каждая минута расценивается как элемент, необычайно важный для существования государственного строя. Трудно оторваться от теплой постели и погрузиться в мутный поток обыденного, а все-таки нужно! Нужно! Печальные, усталые и угрюмые мужчины, уступая фатальному требованию, уходят на службу, женщины начинают слоняться по кухням при тусклом свете ламп. Сбежало кофе, разбилась чашка, поднялась ссора, слышатся крики и плач. От волнения вздулись жилы, кровь бурлит, мозги дымятся; ругань, грубые проклятья и драка — так начинается день.

Люди расползаются по мрачным муравейникам — конторам, регистратурам, холодным лавкам, где, достойные жалости, будут изнывать до самого обеда. На следующее утро опять начнутся ссоры и бешеная беготня, и так будет продолжаться до изнеможения и забытья в вонючих, кишащих клопами постелях, этих единственных пристанищах забвения и сна. Все это совершенно невыносимо!