Мирослав Крлежа - Избранное

— Бьют часы на церковной башне. Жужжит где-то муха. А войска идут и идут. В окне напротив, над похоронным бюро, горит лампа. Господин Шеф не спит; дымит, небось, своей английской трубкой и спокойно подсчитывает, сколько новых батальонов зачислит в свои черные полчища. Сколько гробов, похоронных процессий, какой оборот, какая прибыль!

— Нет! Невозможно! Люди! Это невозможно! Мы должны все выйти! Вон там, напротив, на втором этаже, там негодяй! Там источник всего зла! Уничтожьте его — и проблема решена! Мы все — жертвы! О чем я брежу? На наших черепах построят города, как и мы построили свои города на чьих-то костях. И так же, как мы смеемся, безумствуем сегодня, будут завтра те, другие, безумствовать на наших могилах. Все однообразно и бессмысленно! Так же как мои ночные безнадежные хорватские монологи! Повешусь! Отравлюсь! Вот решение! Я должен умереть!

— Вижу, как летит в бездну, безвозвратно гибнет тысячелетнее хорватское существование! Свистит пламенный ветер, и ничего не слышно, кроме песни этого ветра. Над всеми туманами, пеленами и завесами, закрывающими мозг, над всеми слезами, разлившимися рекой, над всей нашей хорватской глупостью и горем несется пламенный ветер, все поливает красной струей, и все сгорает в огненном вихре. Вот! Ясно вижу! Летит Королевство! Взлетает в воздух!

На улице лил дождь, где-то далеко звучали нежные струны, а унтер за своим столом в полумраке все так же горбился над пустым стаканом. Кралевичу нужен был кто-нибудь, чтобы поделиться своим библейским видением тысячелетней хорватской судьбы, поговорить о решении проблем; он встал и, пошатываясь, направился к унтеру из пятьдесят третьего полка. Потребовали еще по литру вина за счет тридцати крон, получаемых за золотой крест, которым господин взводный награжден за храбрость в кровавых боях на Черном Вихре. Кралевич начал доказывать унтеру, что его отличие кроваво и что вино, которое они пьют, тоже кроваво и деньги, эти тридцать крон, которые они пропивают, — Иудины деньги.

— Вино красное, а не кровавое, вы, осел, — тупо поразил его унтер своей материалистической логикой здравого крестьянского разума, не склонного к какому-нибудь символизму. Кралевич хотел непременно объяснить, что «Königreich Croatien und Slavonien» висит в воздухе. И императорский и королевский полк номер 53 под командованием генерала Данкла тоже висит в воздухе. И Каптол, и Маркова площадь, и правительство, и община взводного в Бистре — все это висит в воздухе и в один прекрасный день взлетит вверх тормашками и сгорит под свист пламенного ветра. Но унтер не понимал его и думал, что все это бред глупого пьяницы, болтовня и чушь.

— Все это, извините, господские выдумки! Какое мне дело? Я уже два года не был в отпуске. Меня это не касается! Черт бы вас побрал! Выпьем еще?

— Что? Невозможно! Не сон ли это?

Кралевич схватился за свою пьяную голову, оторопев от изумления. В самом деле! Он не ошибся! Разговаривая со взводным, в пылу выпивки и беседы, он не заметил, что в кабак вошел Шеф I ХПБ и направился прямо к столу мясников. Кралевич слышал, что пьяная компания кого-то приветствует, весело здоровается, смеется и радуется новому, дорогому гостю, но не повернулся посмотреть, почему мясники кричат там, у своего стола.

Господин Шеф пришел к своим людям, видно, они его хорошо знают. Старый знакомый мясников! Наверное, члены одной политической партии!

— Да, это он! Его зеленое лицо, золотые зубы, пиджак, ироническая улыбка и тихий голос.

— Что? Он говорит? Он что-то говорит? Провозглашает тост! В самом деле! Он провозглашает здравицу мясникам, стражникам и кабатчикам! Говорит о князе-победителе Радославе! О Борисе и Людевите Посавском! И о Миславе, Трпимире, Домагое, давнем прошлом Королевства! О Мутимире, Бранимире и Седиславе [62] Далматско-хорватские и хорватские князья IX и X вв. , о королях и династии, о всей славной истории.

— Господа! Под князем Далмации и Либурнии развевались наши знамена на Адриатике, а Королевство, о котором еще Константин Порфирогенет [63] Константин VII Багрянородный (905—959) — византийский император, описавший южных славян. много лет назад писал, что оно непобедимо, должно победить и на этот раз.

— Ура! Ура! — кричат патриотически настроенные мясники.

— Да, господа, в давних традициях нашего войска заложена гарантия нашей победы! И — смотрите! Вековая верность присяге Его Величеству, нашему дорогому королю, эта наша преданность непоколебимо, как утес, стоит на защите отечества!

— Верно, верно! — с воодушевлением рукоплещут и орут мясники, радуясь этой столетней верности, как подрумяненной кровяной колбасе, а Шеф в ясном сознании своей роли и уверенный в результате, хочет продолжить здравицу.

— Господа! Мы любим свою родину и хотим отдать за нее жизнь! Мы — герои от Мохача и Сигета, верные идеям Зринского, Франкопана [64] Участник заговора Зринского. и Старчевича!

— Врет, врет, подлец! — закричал вдруг Кралевич. Кровь ударила ему в голову, и он бешено подлетел к пьяным и возбужденным мясникам. Наступило молчание. Полная тишина.

— Да! Врет! Я его знаю! Он просто лгун и негодяй! Не верьте ему!

— Что это значит? Что этому идиоту надо здесь? Кто этот невежа? Чего он хочет? — раздались голоса.

— Чего задевает мирных людей? Дай ему, скотине, в ухо!

— Да! Я его знаю! Он вас обманывает! Он — хозяин «Первого Хорватского Похоронного бюро»! Он хочет всех сделать своими клиентами, похоронить вас! Я знаю! Это — подлец!

— И мы его знаем! Знаем, кто он! У него честное дело и собственный дом! Он — городской депутат! А вы кто? Никто и ничто! Чего ты споришь с этим идиотом!

— Да что разговаривать с этим скотом? Двинь его ногой!

— Дай ему в ухо! Тише! Дайте послушать!

Какое-то красное потное чудовище, как лавина, обрушилось на тщедушного Кралевича, и он почувствовал на своем ухе чью-то жирную лапу, увидел тупые, мутные, налитые кровью воловьи глаза; крепкий винный перегар, целый каскад тяжелых запахов струей обдал его, как зловонием немытых внутренностей; он отступил на шаг.

— Убирайтесь, осел! Чего лезете?

— Продолжайте, говорите! — послышались голоса за столом, и Кралевич за темной фигурой толстого каптолского мясника услышал тихий голос Шефа: — Да, господа! Вот такие антинародные элементы — рак на нашем теле! Надо истреблять эти никчемности огнем и мечом! Они — темные разрушительные силы на нашем организме, которые распространяют материалистическую заразу, не верят в народные идеалы, не имеют никаких моральных устоев!

Кралевич завизжал от злости и бросился к столу, но пьяная туша мясника отшвырнула его взмахом руки, как бык хвостом отгоняет мошкару. Кралевич стукнулся задом об стол и свалил пустые бутылки и стаканы; что было дальше, он не знает; помнит только, что подбежал к стойке, начал в бешенстве хватать бутылки и швырять их в мясников. Поднялся шум, давка, все набросились на журналиста, а он бутылкой с остатками вина разбил лампу. Не помнит Кралевич, как выбросили его из кабака и что было с унтер-офицером. Как в тумане, вспоминает он, что взводный навалился на него со штыком и хотел заколоть, как изменника родины. Было ли это наяву или прибредилось — он не знает.