Мирослав Крлежа - Избранное

На следующий день фон Петретич прислал ко мне секундантов. Первый из них — представитель фирмы американских швейных машин Бокановский; второй — не менее уважаемый господин, которого спустя несколько месяцев арестовали за шпионаж, и я встретил его, уже сидя в предварительном заключении. Произошла нервная сцена между благородными секундантами господина фон Петретича и мною. Я выгнал их вон. Через три дня в моем доме появилась неизвестная личность, отрекомендовавшаяся на этот раз фон Флоден-Фонсьере и намеревавшаяся вручить мне письмо, вместе с каковым я и был вынужден спустить его с лестницы. Какое идиотство!

— Эх, зря вы так кипятитесь, мон ами, — сказал мне однажды фабрикант мыла господин Бачмауер. — Нельзя же все доводить до абсурда! Сегодня вам придет в голову наставить на людей револьвер и весь дом перевернуть вверх дном, завтра вы начнете сбрасывать ни в чем не повинных людей в воду, а своим приятелям изволите демонстративно показывать спину! Нехорошо, совсем нехорошо, мой дорогой! Согласитесь, этак можно докатиться бог знает до чего! До анархии, до революции.

Что делать с подобным благонамеренным мыловаром? Пройти мимо или ввязаться в спор? Объяснять, что я и не думал хвататься за револьвер, в то время как Домачинский грозился пристрелить меня? Втолковать ему, что не я бахвалился преступным убийством, а Домачинский? Что вообще я не собирался причинять вреда никому до тех пор, пока не вынужден был защищаться? Доказывать, что не я грозил фон Петретичу собачьей плетью, а он мне?

— Господин директор, позвольте заметить, что вы просто не в курсе дел. У вас неверные сведения. Я не имею ни малейшего желания терять время на разъяснение всего, что произошло, но вы понятия не имеете обо всем этом.

— Побойтесь бога, господин доктор, как это я не имею понятия! Вчера вечером ваша супруга приходила к моей жене и горько плакала в отчаянии от того, что она самая несчастная женщина в городе. Она теряется в догадках, она не знает, что с вами происходит, но уверена в одном — необходимо принять крайние меры в ваших же интересах. Я с ней совершенно согласен, я считаю, что самое лучшее — посоветовавшись с врачами, уехать, отдохнуть в тиши…

— Кланяюсь!

Скандалы мне сопутствовали всюду — в кафе, на улицах. Перепалка на прогулке, спор в трамвае, ссора здесь, стычка там, попрек от одного, порицание от другого, уговоры этого круга знакомых, убеждения той группы, советы, угрозы со всех сторон, — до меня доходили слухи, что Агнесса считает меня сумасшедшим, что я безнадежно скомпрометировал себя в тресте, что мой тесть, аптекарь, в кафе перед всеми присутствующими публично отрекся от меня, после чего все сошлись на том, что меня необходимо направить к врачам, заставить, наконец, извиниться. Скандал разрастался в бешеном темпе, и подчас мне самому начинало казаться, будто шляпы летают по воздуху. Невозможно понять, куда все это катится! Между тем одно мне было ясно, нужно во что бы то ни стало оставаться последовательным, ибо, как бы там ни было, логика никогда не подведет. Надо признаться, я пребывал в полном одиночестве, но ведь одиночество само по себе еще не является доказательством неправоты человека.

Через три дня после ужина на даче у Домачинского я отправил в трест письмо, где сообщал, что заболел и предписанный врачом режим не даст мне возможности приступить «в течение неопределенного времени» к исполнению моих обязанностей; к этому сухому посланию я приложил выданную мне приятелем-хирургом справку, которая свидетельствовала о том, что у меня воспаление слепой кишки, возможно потребующее оперативного вмешательства.

День спустя мне позвонил доктор Марко Яворшек, бывший министр, адвокат, бывший марксист, выдвинутый на пост социал-демократического министра по делам экономики в составе некоего королевского правительства, политическую платформу которого можно было назвать как угодно, только не марксистской! Экс-министр Яворшек играл роль экономического советника предприятий Домачинского и был, во-первых, личным другом господина генерального директора, а во-вторых, членом правления его многочисленных предприятий: лесопилки, фабрики ночных горшков и паровых мельниц, а также парфюмерного завода, выпускающего косметику с модной этикеткой, изображающей кокетливую и чрезвычайно популярную египетскую богиню. Итак, господин министр, известный в адвокатском мире под именем Марко Антоние и пользующийся славой пламенного трибуна и блестящего оратора, удостоил меня своим посещением в точно условленное время, а именно ровно в двенадцать часов пять минут пополудни.

— Дорогой доктор, будьте дома в двенадцать ноль пять, мне нужно зайти к вам.

И точно в двенадцать ноль пять экс-министр был у меня, а в двенадцать пятнадцать положение дел было уже абсолютно ясно: Яворшек пришел по поручению Домачинского, который требует от меня письменного извинения за нанесенное оскорбление и ряд клеветнических заявлений, — в противном случае господин генеральный порывает со мной отношения без каких бы то ни было формальностей и передает дело в суд. Министр Марко Антоние со своей стороны считает, что примирение необходимо в обоюдных интересах. Официальное письмо вышеизложенного содержания избавило бы Домачинского от весьма неприятной необходимости жаловаться в суд, помогло бы уладить скандал по-джентльменски, что единственно приличествует европейцу, а меня избавило бы от излишних хлопот и дало возможность дослужить срок и получить ссуду, гарантированную законом, избежать суда и увольнения с работы при обстоятельствах, не сулящих мне, мягко выражаясь, материальных выгод.

В ответ я попросил господина министра Марка Антония взять на себя труд передать господину Домачинскому, что в мои планы не входит ни письменное извинение, ни удовлетворение в другой форме, что же касается прекращения отношений и суда — это я оставляю на совести генерального директора. Я готов принять к сведению предупреждения Домачинского. Материальная сторона дела меня не занимает!

— Простите, господин доктор, было бы слишком смело давать советы вам, который, безусловно, не меньше меня в курсе юридических последствий пренеприятного инцидента, но, надеюсь, вы разрешите мне сказать по-дружески, по-товарищески, больше того, как приятель приятелю: последнюю неделю я не могу отделаться от впечатления — как бы это удачнее выразиться — словом, мне кажется, вы находитесь в нервном возбуждении и вследствие этого не можете быть объективным в той мере, которая необходима для принятия решения огромной важности. Вам должно быть известно, что речь идет о параграфах 299, 300 и 301 Уголовного кодекса. Нет никакого сомнения, что вы заплатите судебные издержки. Домачинский — видное лицо, он один из выдающихся наших промышленников и, кроме того, кавалер целого ряда отечественных и иностранных орденов, наконец, он… Да к чему терять время на пустые фразы? Положение, в которое вы попали, незавидно, и все же благоразумнее всего пойти на примирение, выбравшись из этой каши без шума, что выгоднее прежде всего вам самому… И так далее, дорогой коллега, кхе-кхе! Мне крайне прискорбно, верьте, н-да, гм… Смею заверить вас, что мои симпатии, несмотря на печальные обстоятельства, принудившие меня явиться сюда в качестве посредника… я надеюсь, у вас нет причин сомневаться в моих искренних чувствах к вам, которые позволяют мне утверждать, что всякий объективный человек оценил бы сложившуюся ситуацию точно так же, как я; ну, не кажется ли вам, что вы находитесь в плену своих собственных слов и не имеете достаточной силы воли посмотреть фактам в глаза и примириться с мыслью, что в жизни подчас лучше проглотить жабу, чтобы получить корову, чем упираться с безрассудством неуравновешенного мальчишки, губя таким образом свой последний шанс!