Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты]

Тут можно читать онлайн Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты]
Автор:

Томас Вулф
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

4/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
80

1

2

3

4

5

Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] краткое содержание

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - описание и краткое содержание, автор Томас Вулф, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

В первом романе американского писателя Томаса Вулфа «Взгляни на дом свой, ангел» жизненная ситуация настолько приближена к самому автору, что его можно во многом считать автобиографическим. Это не только цепь событий, вплотную следующих за биографией самого Вулфа, но и биография духа, повествующая о бурном «воспитании чувств», о любви и ненависти, о страстной привязанности к родине и бегстве от нее и, наконец, о творческих муках писателя. Критика отнеслась к роману очень хорошо, а вот на родине писателя, в Эшвилле, разыгрался скандал, потому что его жители немедленно «обнаружили» прототипы и восприняли роман как пасквиль.

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Томас Вулф

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

We would give willingly some more extended account of the world his life touched during the first few years, showing, in all its perspectives and implications, the meaning of life as seen from the floor, or from the crib, but these impressions are suppressed when they might be told, not through any fault of intelligence, but through lack of muscular control, the powers of articulation, and because of the recurring waves of loneliness, weariness, depression, aberration, and utter blankness which war against the order in a man's mind until he is three or four years old.	Мы весьма охотно рассказали бы подробнее о мире, с которым его жизнь соприкасалась в первые несколько лет, и раскрыли бы со всей полнотой и со всеми ассоциациями смысл жизни, какой она представляется с пола или из колыбели, но в то время, когда все эти впечатления могли бы быть преданы гласности, о них молчат - не из-за какой-либо умственной ущербности, но из-за неумения управлять мышцами и правильно артикулировать звуки, а также из-за постоянных приливов одиночества, из-за усталости, уныния, потери перспективы и полной пустоты, которые ведут войну против упорядоченности мыслительных процессов человека, пока ему не исполнится три-четыре года.
Lying darkly in his crib, washed, powdered, and fed, he thought quietly of many things before he dropped off to sleep - the interminable sleep that obliterated time for him, and that gave him a sense of having missed forever a day of sparkling life.	Лёжа в сумраке колыбели, вымытый, присыпанный тальком и накормленный, он тихонько думал об очень многом, пока не впадал в сон - в почти непрерывный сон, который стирал для него время и порождал чувство, что он навеки лишается ещё одного дня ликующей жизни.
At these moments, he was heartsick with weary horror as he thought of the discomfort, weakness, dumbness, the infinite misunderstanding he would have to endure before he gained even physical freedom.	В такие минуты он преисполнялся томительным ужасом при мысли о мучениях, слабости, немоте, бесконечном непонимании, которое ему придётся терпеть, пока он не обретёт хотя бы физической свободы.
He grew sick as he thought of the weary distance before him, the lack of coordination of the centres of control, the undisciplined and rowdy bladder, the helpless exhibition he was forced to give in the company of his sniggering, pawing brothers and sisters, dried, cleaned, revolved before them.	Он страдал при мысли о томительном пути, который ему предстояло пройти, об отсутствии координации между центрами контроля, о недисциплинированном и буйном мочевом пузыре, о спектакле, который он против воли вынужден был давать своим хихикающим, лапающим братьям и сестрам, когда его, вытертого и чистенького, вертели перед ними.
He was in agony because he was poverty-stricken in symbols: his mind was caught in a net because he had no words to work with.	Он испытывал тягостные страдания, потому что был нищ символами; его интеллект был опутан сетью, потому что у него не было слов, на которые он мог бы опереться.
He had not even names for the objects around him: he probably defined them for himself by some jargon, reinforced by some mangling of the speech that roared about him, to which he listened intently day after day, realizing that his first escape must come through language.	Он не располагал даже названиями для окружавших его предметов - возможно, он определял их для себя с помощью собственного жаргона или изуродованных обломков речи, которая ревела вокруг него и к которой он напряжённо прислушивался изо дня в день, понимая, что путь к спасению лежит через язык.
He indicated as quickly as he could his ravenous hunger for pictures and print: sometimes they brought him great books profusely illustrated, and he bribed them desperately by cooing, shrieking with delight, making extravagant faces, and doing all the other things they understood in him.	Он постарался побыстрее дать знать о своей мучительной потребности в картинках и печатном слове - иногда они приносили ему огромные книги со множеством иллюстраций, и он с упорством отчаяния подкупал их, воркуя, радостно попискивая, нелепо гримасничая и проделывая всё прочее, что они умели в нём понимать.

He wondered savagely how they would feel if they knew what he really thought: at other times he had to laugh at them and at their whole preposterous comedy of errors as they pranced around for his amusement, waggled their heads at him, tickled him roughly, making him squeal violently against his will.	Он злобно старался представить себе, что они почувствовали бы, если бы вдруг догадались, о чём он думает; иногда он смеялся над ними и над их дурацкой комедией ошибок, - когда они скакали вокруг него, чтобы его развеселить, трясли головами и грубо его щекотали, так что он против воли начинал хохотать.
The situation was at once profoundly annoying and comic: as he sat in the middle of the floor and watched them enter, seeing the face of each transformed by a foolish leer, and hearing their voices become absurd and sentimental whenever they addressed him, speaking to him words which he did not yet understand, but which he saw they were mangling in the preposterous hope of rendering intelligible that which has been previously mutilated, he had to laugh at the fools, in spite of his vexation.	Его положение было одновременно и отвратительным и смешным: он сидел на полу и смотрел, как они входят, видел, как лицо каждого из них искажается глупой ухмылкой, слышал, как их голоса становятся сладкими и сюсюкающими, едва они заговаривали с ним и произносили слова, которых он ещё не понимал и которые они (это он, во всяком случае, знал) коверкали в нелепой надежде сделать понятным то, что уже было искалечено. И, несмотря на досаду, он не мог не засмеяться над дураками.
And left alone to sleep within a shuttered room, with the thick sunlight printed in bars upon the floor, unfathomable loneliness and sadness crept through him: he saw his life down the solemn vista of a forest aisle, and he knew he would always be the sad one: caged in that little round of skull, imprisoned in that beating and most secret heart, his life must always walk down lonely passages.	А когда его оставляли спать одного в комнате с закрытыми ставнями, где на пол ложились полоски густого солнечного света, им овладевало неизбывное одиночество и печаль: он видел свою жизнь, теряющуюся в сумрачных лесных колоннадах, и понимал, что ему навсегда суждена грусть - запертая в этом круглом маленьком черепе, заточённая в этом бьющемся укрытом от всех сердце, его жизнь была обречена бродить по пустынным дорогам.
Lost.	Затерянный!
He understood that men were forever strangers to one another, that no one ever comes really to know any one, that imprisoned in the dark womb of our mother, we come to life without having seen her face, that we are given to her arms a stranger, and that, caught in that insoluble prison of being, we escape it never, no matter what arms may clasp us, what mouth may kiss us, what heart may warm us.	Он понимал, что люди вечно остаются чужими друг другу, что никто не способен по-настоящему понять другого, что, заточённые в тёмной утробе матери, мы появляемся на свет, не зная её лица, что нас вкладывают в её объятия чужими, и что, попав в безвыходную тюрьму существования, мы никогда уже из неё не вырвемся, чьи бы руки нас ни обнимали, чей бы рот нас ни целовал, чьё бы сердце нас ни согревало.
Never, never, never, never, never.	Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.
He saw that the great figures that came and went about him, the huge leering heads that bent hideously into his crib, the great voices that rolled incoherently above him, had for one another not much greater understanding than they had for him: that even their speech, their entire fluidity and ease of movement were but meagre communicants of their thought or feeling, and served often not to promote understanding, but to deepen and widen strife, bitterness, and prejudice.	Он видел, что огромные фигуры, которые возникали и суетились вокруг него, чудовищные ухмыляющиеся головы, которые жутко всовысались в его колыбель, оглушительные голоса, которые бессмысленно грохотали над ним, немногим лучше понимают друг друга, чем понимают его, что даже их речь, лёгкость и свобода их движений - лишь весьма скудные средства передачи их мыслей и чувств и часто не только не способствуют пониманию, а, наоборот, углубляют и ожесточают раздоры, злобу и предубеждения.
His brain went black with terror.	Его мозг чернел от ужаса.