Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты]

Тут можно читать онлайн Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты]
Автор:

Томас Вулф
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

4/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
80

1

2

3

4

5

Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] краткое содержание

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - описание и краткое содержание, автор Томас Вулф, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

В первом романе американского писателя Томаса Вулфа «Взгляни на дом свой, ангел» жизненная ситуация настолько приближена к самому автору, что его можно во многом считать автобиографическим. Это не только цепь событий, вплотную следующих за биографией самого Вулфа, но и биография духа, повествующая о бурном «воспитании чувств», о любви и ненависти, о страстной привязанности к родине и бегстве от нее и, наконец, о творческих муках писателя. Критика отнеслась к роману очень хорошо, а вот на родине писателя, в Эшвилле, разыгрался скандал, потому что его жители немедленно «обнаружили» прототипы и восприняли роман как пасквиль.

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Томас Вулф

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

That Spring he was more alone than ever.	В эту весну его одиночество стало ещё более полным.
Eliza's departure for Dixieland three or four years before, and the disruption of established life at Gant's, had begun the loosening of his first friendships with the neighborhood boys, Harry Tarkinton, Max Isaacs, and the others, and had now almost completely severed them.	С тех пор как четыре года назад Элиза перебралась в "Диксиленд" и налаженная жизнь в доме Г анта оборвалась, его старая дружба с соседскими мальчиками - Гарри Таркинтоном, Максом Айзексом и остальными - постепенно захирела, и теперь от неё не осталось почти никакого следа.
Occasionally he saw these boys again, occasionally he resumed again, at sporadic intervals, his association with them, but he now had no steady companionship, he had only a series of associations with children whose parents stayed for a time at Dixieland, with Tim O'Doyle, whose mother ran the Brunswick, with children here and there who briefly held his interest.	Иногда он виделся с ними, иногда на короткий срок прежние отношения возобновлялись, но постоянных товарищей у него теперь не было и он только на время сходился с детьми, чьи родители останавливались в "Диксиленде", с Тимом О'Дойлом, сыном содержательницы "Брауншвейга", и ещё с некоторыми детьми, которые ненадолго возбуждали в нем интерес.
But he became passionately bored with them, plunged into a miasmic swamp of weariness and horror, after a time, because of the dullness and ugliness of their lives, their minds, their amusements.	Но уже скоро они отчаянно надоедали ему, и он проваливался в ядовитую трясину душевного утомления и ужаса, потому что их жизни, их внутренний мир, их развлечения были тупы и безобразны.
Dull people filled him with terror: he was never so much frightened by tedium in his own life as in the lives of others - his early distaste for Pett Pentland and her grim rusty aunts came from submerged memories of the old house on Central Avenue, the smell of mellow apples and medicine in the hot room, the swooping howl of the wind outside, and the endless monotone of their conversation on disease, death, and misery.	Тупые люди внушали ему томительный страх, скука собственной жизни никогда не пугала его так, как скука чужих жизней, - его давняя неприязнь к Петт Пентленд и её угрюмым дряхлым тёткам родилась из дремлющих воспоминаний о старом доме на Сентрал-авеню, о запахе дозревающих яблок и лекарств в жаркой комнате, о прерывистом вое ветра снаружи и о неизбывном однообразии их разговоров про болезни, смерть и беды.
He was filled with terror and anger against them because they were able to live, to thrive, in this horrible depression that sickened him.	Они внушали ему ужас и гнев, потому что были способны жить и благоденствовать в этой жуткой атмосфере гнетущего уныния, которая его душила.
Thus, the entire landscape, the whole physical background of his life, was now dappled by powerful prejudices of liking and distaste formed, God knows how, or by what intangible affinities of thought, feeling and connotation.	Вот так весь ландшафт, весь физический фон его жизни был теперь расцвечен мощной игрой симпатий и антипатий, возникших бог знает почему, бог знает через какие неуловимые ассоциации мыслей, чувств и восприятий.
Thus, one street would seem to him to be a "good street"- to exist in the rich light of cheerful, abundant, and high-hearted living; another, inexplicably, a "bad street," touching him somehow with fear, hopelessness, depression.	Так, одна улица казалась ему "хорошей улицей", пребывающей в богатом свете весёлой, изобильной жизнерадостности; другая же, непонятно почему, была "плохой улицей" и внушала ему страх, безнадёжность, уныние.

Perhaps the cold red light of some remembered winter's afternoon, waning pallidly over a playing-field, with all its mockery of Spring, while lights flared up smokily in houses, the rabble-rout of children dirtily went in to supper, and men came back to the dull but warm imprisonment of home, oil lamps (which he hated), and bedtime, clotted in him a hatred of the place which remained even when the sensations that caused it were forgotten.	Быть может, холодный красный свет какого-нибудь запомнившегося зимнего дня, угасавшего над площадкой для игр, издеваясь над весной, когда в окнах загорались дымные огни, ватаги растрёпанных детей бежали домой ужинать и мужчины возвращались в тупой, но тёплый плен домашнего очага, керосиновых ламп (их он ненавидел) и отхода ко сну, породил в нём вязкую ненависть к этому месту, которая не прошла даже после того, как вызвавшее её ощущение было забыто.
Or, returning from some country walk in late autumn, he would come back from Cove or Valley with dewy nose, clotted boots, the smell of a mashed persimmon on his knee, and the odor of wet earth and grass on the palms of his hands, and with a stubborn dislike and suspicion of the scene he had visited, and fear of the people who lived there.	Или поздней осенью после прогулки за городом он возвращался из Долинки Лунна или ещё откуда-нибудь со слезящимся носом, тяжёлой глиной на сапогах, запахом раздавленной хурмы на колене, мокрой земли и травы на ладонях, проникнутый упрямой неприязнью и недоверием к местам, где он побывал, страхом перед живущими там людьми.
He had the most extraordinary love of incandescence.	Он питал необычайную любовь к раскалённому свету.
He hated dull lights, smoky lights, soft, or sombre lights.	Он ненавидел тусклый свет, коптящий свет, приглушенный бледный свет.
At night he wanted to be in rooms brilliantly illuminated with beautiful, blazing, sharp, poignant lights.	Вечером ему хотелось быть в комнатах, где сияли бы прекрасные яркие, сверкающие, слепящие огни.
After that, the dark.	А потом - тьма.
He played games badly, although he took a violent interest in sports.	Подвижные игры ему не давались, хотя спорт внушал ему жгучий интерес.
Max Isaacs continued to interest him as an athlete long after he had ceased to interest him as a person.	Макс Айзекс, перестав интересовать его как личность, ещё долго был ему интересен как атлет.
The game Max Isaacs excelled in was baseball.	Макс отличался в бейсболе.
Usually he played one of the outfield positions, ranging easily about in his field, when a ball was hit to him, with the speed of a panther, making impossible catches with effortless grace.	Обычно он играл в поле, увёртываясь от мяча со стремительностью пантеры, или же грациозно и словно без малейшего усилия ловил невозможные подачи.
He was a terrific hitter, standing at the plate casually but alertly, and meeting the ball squarely with a level swinging smack of his heavy shoulders.	Отбивал он великолепно - он стоял небрежно и всё же весь подобравшись и принимал мяч точно на биту могучим рывком тяжёлых плеч.
Eugene tried vainly to imitate the precision and power of this movement, which drove the ball in a smoking arc out of the lot, but he was never able: he chopped down clumsily and blindly, knocking a futile bounder to some nimble baseman.	Юджин тщетно пытался воспроизвести точность и силу этого движения, которое посылало мяч по дымной дуге далеко за пределы поля, но у него ничего не получалось: он неуклюже рубил битой, и мяч свечой шёл в руки какому-нибудь быстрому полевому игроку.

In the field he was equally useless: he never learned to play in a team, to become a limb of that single animal which united telepathically in a concerted movement.	И на поле он был столь же бесполезен: он так и не научился коллективной игре, превращающей команду в единое существо, все части которого телепатически объединяются в общем гармоническом движении.
He became nervous, highly excited, and erratic in team-play, but he spent hours alone with another boy, or, after the mid-day meal, with Ben, passing a ball back and forth.	Играя в команде, он нервничал, приходил в сильнейшее возбуждение и переставал владеть собой, но с каким-нибудь одним мальчиком - или после обеда с Беном - он часами кидал мяч.
He developed blinding speed, bending all the young suppleness of his long thin body behind the ball, exulting as it smoked into the pocket of the mitt with a loud smack, or streaked up with a sharp dropping curve.	Он развил в себе молниеносную быстроту, вкладывая в мяч всю гибкость своего длинного худого тела, и наслаждался, когда мяч с громким шлепком попадал в самую середину перчатки или взлетал вверх по крутой дуге.
Ben, taken by surprise by a fast drop, would curse him savagely, and in a rage hurl the ball back into his thin gloved hand.	Бен, захваченный врасплох неожиданным падением мяча, злобно ругался и свирепо швырял мяч назад в его худую руку в кожаной перчатке.
In the Spring and Summer he went as often as he could afford it, or was invited, to the baseball games in the district league, a fanatic partisan of the town club and its best players, making a fantasy constantly of himself in a heroic game-saving r?le.	Весной и летом он ходил на бейсбольные матчи всегда, когда у него были деньги или кто-нибудь его приглашал, был фанатичным поклонником городского клуба и его лучших игроков и в мечтах постоянно видел себя героем, в последнюю минуту спасающим проигранную было игру.
But he was in no way able to submit himself to the discipline, the hard labor, the acceptance of defeat and failure that make a good athlete; he wanted always to win, he wanted always to be the general, the heroic spear-head of victory.	Но он не был способен подчиняться дисциплине, упорно трудиться и спокойно принимать поражения и неудачи, без чего не может быть хорошего спортсмена; он хотел всегда выигрывать, он хотел всегда быть вожаком, героическим острием победы.
And after that he wanted to be loved.	И ещё он хотел быть за всё это любимым.
Victory and love.	Победа и любовь.
In all of his swarming fantasies Eugene saw himself like this - unbeaten and beloved.	Во всех своих фантазиях Юджин видел себя именно таким - непобедимым и любимым.
But moments of clear vision returned to him when all the defeat and misery of his life was revealed.	Но наступали минуты просветления, и ему открывались все поражения и убогость его жизни.
He saw his gangling and absurd figure, his remote unpractical brooding face, too like a dark strange flower to arouse any feeling among his companions and his kin, he thought, but discomfort, bitterness, and mockery; he remembered, with a drained sick heart, the countless humiliations, physical and verbal, he had endured, at the hands of school and family, before the world, and as he thought, the horns of victory died within the wood, the battle-drums of triumph stopped, the proud clangor of the gongs quivered away in silence.	Он видел свою нелепую долговязую фигуру, рассеянное, неприспособленное, задумчивое лицо, слишком похожее на странный тёмный цветок, чтобы - как он думал - вызывать у его товарищей и родственников иные чувства, кроме неловкости, злости и насмешек; он вспоминал, испытывая тошнотную пустоту в сердце, бесчисленные оскорбления, физические и словесные, которые ему приходилось выносить в школе и дома на глазах всего света, и ему чудилось, что трубы победы умолкают в лесу, барабаны торжества перестают бить, гордый гром литавр замирает.