Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Вот мы и пришли, — произнесла она, открывая ключом дверь первого подъезда.

Подъезд встретил Мусю холодной тишиной. Женщина первая засеменила вверх по лестнице, быстро и чуть слышно. Ступив на выложенный плиткой пол первого этажа, Муся осмотрелся. Женщина, точно забыв про Мусю, не оглядываясь, входила уже на второй этаж. Площадка первого этажа была огромна, величественна, и очень неуютна. Странно, Муся ждал других ощущений. Он сравнил эту громаду со своим маленьким, заплеванным, но все же до чертиков привычным подъездом. А здесь высокий потолок, холод и две смотрящие друг на друга шариками «глазков» железные, тяжелые черные двери.

Взявшись за перила, он, не торопясь, стал подниматься по лестнице. Она ждала его на площадке третьего этажа.

— Ну, где же ты? — прошептала она чуть слышно, — пойдем.

Открыв железную дверь, она, легко ступая, вошла вовнутрь. Войдя следом, Муся оказался в довольно длинном коридоре. Шлепнув по выключателю, женщина, не нагибаясь, помогая себе носочками ног, скинула легкие туфельки и, чуть ступая, даже не обернувшись, закрыл ли дверь ее молодой гость, засеменила прямо по коридору и, повернув направо, скрылась на кухне.

Единственное бра освещало коридор, помогал еще свет из подъезда. Муся стоял возле полуоткрытой двери. Странным ему показалось, что хозяйка оставила дверь так — не закрыв ее, и, совсем ничего не сказав, исчезла. Странно. Но Муся уже решил для себя, что она сумасшедшая, а раз так… словом, он закрыл дверь на замок. Аккуратно сняв ботинки и поставив их под вешалку, он осмотрелся. Светильник очень тускло освещал коридор, но глаза его быстро привыкли к полумраку. Вероятно, в квартире больше не было никого. Женщина была в кухне, но и оттуда не доносилось ни единого звука. Тишина была буквально мертвой. По правую руку Муся рассмотрел две двери, скорее всего, входы в комнаты, прямо — дверь в туалет и ванную. Муся все это разглядывал, оставаясь на месте. Выйти из этой странной квартиры желания не было. Но сделать первый шаг — что-то удерживало Мусю. А вот что? Слева, вдоль стены, стояли невысокие тумбочки, шкафчики, висели полочки, и огромное, бросавшееся в глаза, неисчислимое количество высохших цветов. Словно на старом забытом кладбище. Во всю стену коридора висела длинная рыбацкая сеть. Засушенные розы, тюльпаны, пионы, ромашки, нарциссы, гладиолусы и множество других, не узнанных Мусей, цветов, хаотично запутанных в сеть, составляли странный мрачноватый сухой ковер. Цветы также торчали высохшими букетами в различных по форме и размерам вазах, стоявших на тумбочках и шкафчиках. Ни одного живого цветка. Ни одного.

Наконец, решившись, Муся сделал первый шаг, но тут же остановился. Между закрытыми дверями в комнаты висело несколько больших черно-белых фотографий в черных рамках. На всех фотографиях были портреты девушки, молодой, чертовски красивой. На одной, висевшей прямо напротив Муси, — девушка, запечатленная в профиль, склонилась и нежно смотрела на живую белую розу в своих руках. На другом портрете — та же девушка, но уже гораздо старше (Муся прикинул, что здесь ей лет двадцать), печально всматривалась в Мусю сквозь букет пушистых мимоз. И на всех других портретах Муся узнал одну и ту же девушку. Эта девушка была похожа на ту женщину, которая сейчас неслышно сидела на кухне. Именно была. Сходство улавливалось совсем незначительное… «Тогда сколько же ей лет? — пронеслось у Муси в голове. — Фотографии, наверняка, старые, но она говорила, что ей восемнадцать…» Муся чуть не рассмеялся. Почему? Он и сам не мог понять. Ему вдруг захотелось просто заржать. Прыснув, он все же подавил в себе это желание (и опять же, почему он не рассмеялся, а подавил в себе это желание… и этого он не понял), от этого ему стало так легко и… уютно… именно уютно. Он четко осознал это и, уже обычно улыбаясь, вошел в кухню.

Яркий верхний свет ударил ему в глаза. Свет был неожиданно ярок, и Муся не успел сообразить, почему? Контраст был из-за плотно закрытой деревянной двери, ведущей на кухню. Свет из кухни не проникал в коридор. И из полумрака войдя в такой яркий свет… Это было действительно неожиданно. Женщина сидела молча и бесцеремонно разглядывала Мусю, как разглядывает придирчивый покупатель приглянувшуюся ему вещь, с толком, прицениваясь, стоит ли она того, что указано на бирке, или нет. Мусю не смутил этот взгляд; остановившись, он осмотрелся: на широком подоконнике стояло несколько ваз с букетами свежих роз. На столе, за которым сидела женщина, также стояла ваза с букетом свежих ромашек (водка, апельсины, персики уже красовались на столе). Букет с живыми розами стоял на холодильнике.

Кухня, как и предполагал Муся, оказалась довольно просторная: до сидящей за столом женщины было не меньше трех шагов, а до окна все пять.

— Понравились тебе мои цветы? — спросила женщина, словно зная, что Муся задержался в коридоре исключительно ради ее цветов.

— А почему ты не спросишь, как зовут меня, и не скажешь, как зовут тебя? — ответил он вопросом на вопрос.

— А зачем это? — пожала она плечами. — Но если ты хочешь… как тебя зовут?

— Альберт, — соврал Муся.

— Снежана, — ответила женщина.

— Это твое настоящее имя?

— Какая разница. Садись пить водку, — произнесла она так, как будто уже давно знала Мусю.

Он сел на стоявший возле стола стул, точно напротив женщины.

— Сколько тебе лет? — в лоб спросил Муся.

— А тебе? — парировала женщина.

— Двадцать пять — снова соврал Муся.

— Очень даже может быть, — задумчиво произнесла женщина и добавила: ты похож на человека этого возраста. А если вглядеться в твои глаза, — она пристально посмотрела ему в глаза, — такие глаза бывают у людей, проживших жизнь… Ты еще не думал о смерти?

Муся ответил улыбкой.

— И улыбка твоя не детская. Улыбаешься, и все тридцать лет страшной жизни я вижу в этой улыбке. — Голос женщины звучал, как голос плохой актрисы, играющей плохую роль — тянуче и надуманно. — Ты когда-нибудь хотел убить себя? — спросила она, разливая водку по рюмкам. — Зря так улыбаешься. Человек становится взрослым только тогда, когда действительно думал о своей смерти, желал убить себя, лишить себя жизни… А у тебя очень взрослое лицо и… очень странная, больная улыбка… Улыбка смерти…

— А, по-моему, ты сумасшедшая, — весело перебил ее Муся.

Лицо женщины изменилось, злой огонек тронул ее глаза, губы плотно сжались. Вскочив, она с силой бросила рюмку на пол, взвизгнув:

— Не смей так меня называть! Щенок! Я тебе в матери гожусь. Мать свою так называй! Подонок!! — и на пол полетела вторая рюмка.

Муся даже с места не дернулся.

— Почему ты так улыбаешься? — зло сверля его глазами, прошипела она.