Фрэнк Маклинн - Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Другой яркой личностью была тоже кереитка, несторианская христианка Докуз-хатун, супруга Хулагу, будущего императора Ильхана [892] Хулагу-хан — ильхан, правитель созданного им государства Хулагуидов, включавшего Иран, большую часть современной территории Афганистана, Туркмении, Закавказья, Ирака, восточную часть Малой Азии. — Прим. пер . , оказывавшая большое влияние на его религиозные взгляды [893] Ratchnevsky, 'La condition de la femme mongole," loc. cit. pp. 517–518, 522. . Заметный след в истории оставила Эргэнэ-хатун [894] У автора — Orgina . Другое написание в русскоязычных источниках — Ургана-хатун. — Прим. пер . , жена Хара-Хулагу, внука Джагатая, правившая Джагатайским улусом десять лет в роли регентши при малолетнем сыне. Для иллюстрации женского политического властолюбия обычно рассказывают о Дорегене, вдове Угэдэя, о том, как в период междуцарствия после смерти мужа она пыталась возвести на ханский престол своего сына Гуюка. Источники расходятся в оценке мотивов: одни отмечают ее острый ум, другие видят в ней хитрую и высокомерную интриганку [895] Zhao, Marriage p. 29; Barthold, Turkestan pp. 487–491. . Расправа над наместниками, администраторами и придворными, учиненная вдовой в сороковые годы XIII века, была необычайно жестокая и кровавая. Вершить самосуд помогала наперсница Фатима, прежде занимавшаяся сводничеством на базаре. Дорегене умерла при загадочных обстоятельствах, возможно, ее отравили; последовал переворот, и Фатиму судили за колдовство и казнили, как полагают источники, утоплением [896] JR II p. 1144; JB I pp. 245–246; Boyle, Successors pp. 176, 242; Budge, Chronography p. 412. .

Мы рассказали лишь о некоторых женщинах, чьи имена получили наибольшую известность. Но этот перечень можно дополнить и другими именами: Калмыш-ака, Кутлук-Турхан-хатун, Падишах-хатун, Хутулун, Багдад-хатун [897] See Lane, Daily Life pp. 239–254 for all details on these. Cf also Rossabi, 'Kublai Khan and the Women," loc. cit; George Qingzhi Zhao & Richard W. L. Grisso, 'Female Anxiety and Female Power: Political Intervention by Mongol Empresses during the Thirteenth and Fourteenth Centuries," Toronto Studies in Central Asia 7 (2005) pp. 17–46; Weatherford, Secret History of the Mongol Queens. . Без преувеличения можно сказать, что эти имена никогда не вошли бы в историю без уникального женолюбия Чингисхана.

В 1211–1216 годах Чингисхана не было в Монголии; он пытался реализовать свою заветную мечту завоевать Северный Китай. Когда впервые ему пришла в голову эта идея, установить невозможно. Некоторые историки полагают, что уже во время контактов с унгиратами, когда он был еще ребенком, у него зародились представления о несметных богатствах империи, простиравшейся на юге. Другие эксперты более правдоподобно отправным пунктом считают войну с татарами в 1196 году, утверждая, что неизгладимое впечатление на Тэмуджина тогда произвели серебряная люлька и драгоценное одеяло, украшенное жемчугом [898] Rachewiltz, Commentary p. 491. For the 1196 campaign see Pelliot & Hambis, Campagnes pp. 199–203. . Завоевание Китая народом, составлявшим лишь одну сотую часть его населения, и сейчас кажется немыслимой затеей. Однако череда событий после курултая 1206 года подтверждает существование именно такого замысла: сначала подавление всех противников в западных степях, затем нейтрализация потенциальных угроз от тангутов, уйгуров, карлуков и онгутов [899] See Lewis, China's Cosmopolitan Empire. .

Осуществлению мечты Чингиса благоприятствовал ряд факторов, но главным из них было то, что тогда не существовало такого могущественного государства, каким мы знаем сегодня Китай. Древняя земля или, по крайней мере, часть ее, составляющая восточную половину современной нации, была поделена между тремя могущественными и антагонистичными военными династиями: тангутами Си Ся (продержалась с 1038 по 1227 год), империей Сун в Южном Китае (960–1279 годы) и империей Цзинь на севере Китая (1115–1234). Все три государства были историческими преемниками последней великой династии, правившей единым Китаем, славной династии Тан (618–907), время царствования которой вошло в историю как эпоха китайской поэзии, «золотого века» [900] Brook, Troubled Empire pp. 26, 65, 80, 82, 260. .

Постоянные набеги кочевников на северное приграничье Китая с целью грабежа и наживы дали повод некоторым историкам заключить, что и великое вторжение Чингиса на север Китая в 1211 году было продолжением этой традиции, но он просто увлекся завоеваниями под воздействием побед [901] 'The conquest of China was not a primary goal of the Mongols but, ironically, simply a consequence of their having completely destroyed the Jurchen Chin regime which they had planned to extort' (Barfield, Perilous Frontier p. 197). . На это очень сомнительное допущение следует один ответ: Чингисхан не ставил перед собой лишь грабительские цели. У него был совершенно иной и оригинальный замысел. Все прежние степные вожди совершали одну и ту же ошибку: вторгаясь на север Китая, они устанавливали там новую правящую династию. В результате возникал вакуум власти в степях, который заполнялся другими племенными конфедерациями. Новизна стратегии Чингиса состояла в том, чтобы нанести поражение Китаю и сохранить базу своей власти в степях с тем, чтобы его династия владела и Китаем, и Центральной Азией как единой империей [902] Lattimore, 'The Geography of Chingis Khan," Geographical Journal 129 (1963) pp. 1–7; S. Bira, 'The Mongolian Conception of Chinggis Khan: Historic and Mythical Hero," Mongolica 3 (1992) pp. 32–47. .

В этой связи совершенно бессмысленной представляется академическая дискуссия на тему нападения кочевников на слабый или сильный Китай. Здравый смысл подсказывает, что слабый Китай оказался бы легкой добычей. В действительности же Китай обычно откупался от «варваров» на северных границах, и в интервенции не было особой необходимости; вторжение оправдывалось только в том случае, если Китай был слишком силен для запугивания его пустыми угрозами и малозначащими налетами [903] Barfield, Perilous Frontier pp. 49–51, 91–94, 150–151. . Исторические описания свидетельствуют, что в 1211 году империя Цзинь не была ни слабой, ни сильной, поэтому и интерпретировать вторжение Чингисхана можно двояко.

Практических мотивов для вторжения было более чем достаточно. Когда идет речь о монголах, никогда нельзя забывать о такой мотивации, как месть, и Чингисхан не скрывал, что в кампании против Цзинь он мстил за унижения и злодейские надругательства над монголами в XII веке, в том числе и за распятие на деревянном осле Амбагая; Чингис сводил счеты с цзиньцами и за свое униженное пребывание в роли заложника, хотя в действительности он был узником не цзиньцев, а их вассалов. Мало того, на протяжении тридцати лет после его рождения (а точнее в 1162–1189 годах) цзиньцы постоянно совершали набеги в степи и похищали монгольских детей в рабство [904] Larry V Clark, 'The Theme of Revenge," in Clark & Draghi, Aspects II pp. 37–57; Lien-sheng Yang, 'Hostages in Chinese History," in Yang, Studies pp. 43–57. . Досаждали цзиньцы и своим высокомерием, в особенности тем, что не пропускали монгольских послов, направлявшихся в империю Сун [905] SHC p. 186. .