Фрэнк Маклинн - Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Поскольку цзиньцы находились в почти перманентном состоянии войны с сунцами, они не испытывали никаких нравственных неудобств из-за того, что преследовали Самуху. Император Сюань-цзун был убежден, что Чингисхан наконец совершил глупейшую ошибку, позволив монгольской армии действовать так далеко от дома. Он набрал пять отдельных армий, отправив их догонять монголов. Самуха, плутуя, петляя, идя окольными и кружными путями, смог избежать встреч с ними и подойти в декабре к Кайфыну на расстояние всего лишь семи миль и даже захватить город Цзю-чжоу, прежде чем цзиньцы догнали его [1141] Krause, Cingis Han p. 86. . Кайфын был слишком неприступен, но появление монголов вблизи южной столицы вызвало некоторую тревогу. Самуха преднамеренно опустошил окрестные селения и угодья, чтобы еще больше поколебать самонадеянность цзиньцев [1142] RT I p. 225. .

Чингисхан поручал ему провести разведку местности южнее Желтой реки и оказывать постоянное силовое давление на цзиньцев, и это задание Самуха блестяще исполнил. Пока ему все удавалось благодаря мобильности, быстроте маневра и целеустремленности, но сейчас за ним гнались пять армий, жаждавших возмездия. Постоянно маневрируя, он смог разделить их и, не теряя темпа, отступил, избрав наиболее легкий маршрут по южному берегу Желтой реки и долине Ло; прямой путь на север был закрыт укрепленными городами, защищавшими Кайфын на северной стороне. В январе 1217 года Самуха развернулся у Меньчжоу и сокрушил одну из армий преследователей, которая оторвалась от других четырех корпусов. Цзиньцы изумлялись необычайной мобильности и стремительности монгольских ударов: «Они возникали, будто падая с неба, и исчезали, как молнии» [1143] Olbricht & Pinks, Meng-ta pei-lu p. 187. .

Потом Самуха перешел Желтую реку по льду и двинулся в направлении Пиньяна на западном берегу Фынь (современный город Линьфынь). Цзиньцы, объединившись в одну огромную армию, продолжали его преследовать. Тангуты, у которых истек срок контракта, ушли от него возле брода Хочин, где Фынь сливается с Желтой рекой. Тогда же император Сюань-цзун надумал объявить амнистию для всех китайцев на службе у монголов, ловко объяснив свое решение тем, что их заставили служить насильственно. Акция была успешной: не менее 13 000 человек дезертировали из войска Самуахи [1144] Martin, Rise p. 189. . Если первоначальная численность его армии составляла 60 000 человек, включая 30 000 тангутов, то после ухода китайцев и с учетом понесенных потерь можно предположить, что от его рати осталось всего-навсего 15 000 боеспособных воинов. Вынужденный почти непрерывно принимать бой, чтобы не оказаться зажатым между цзиньским гарнизоном Пинъяна и огромной армией, наступавшей с тыла, Самуха обошел Пинъян с потерями, которые и он сам считал неприемлемыми. От смертельной опасности его избавила чрезвычайно дееспособная монгольская курьерская служба. Верховное командование, узнав о тяжелом положении Самухи, предприняло отвлекающие атаки на фантомные цели, запутавшие и сбившие с толку цзиньцев, позволив ему уйти от преследования. В феврале он наконец добрался до города Датун, который монголы уже к тому времени захватили, применив все-таки тактику осады на истощение после многих безуспешных лобовых атак [1145] Martin, Rise p. 190. .

Поход Самухи вошел в число самых выдающихся достижений монгольских полководцев. Имея всего лишь 30 000 воинов до подсоединения тангутов, он проник вглубь цзиньского государства, все время передвигаясь по землям, усеянным фортификациями и крепостями, и противостоя значительно более многочисленным армиям. С середины ноября 1216 года и до третьей недели января 1217 года он прошел 700 миль за пятьдесят дней, исключая дни боев и осад. Цзиньцы были ошеломлены, опасаясь, что это было лишь предвестие новых монгольских вторжений, и предполагая, что придут, по меньшей мере, две армии, одна из которых пройдет по тому же маршруту, а другая — нападет на Хэбэй. Они думали, что командовать войсками будут Самуха и Джэбэ (не зная, что он уже отбыл из Китая) [1146] Martin, Rise p. 191. .

Цзиньцы отправили посольство к Чингисхану, чтобы выяснить новые условия мира. Великий хан, следуя совету Самухи, ответил, что, помимо прежде указанных территорий в Шаньси и Шэньси, они должны отдать монголам все земли в Хэбэе и Шаньдуне; остаются в силе и требования к Сюань-цзуну отказаться от титула императора и стать царем Хэнаня. Снова переговоры сорвались, и война продолжилась. Чингисхан уже не видел никакого смысла в переговорах о мире, поняв, что теперь он в состоянии удовлетворить свои амбиции без каких-либо компромиссов. Он говорил: «У нас сложилась ситуация, как на охоте. Мы взяли всех оленей, осталось поймать зайца. Почему же его не отпустить!» [1147] Martin, Rise p. 191. Странным образом имя Самухи больше нигде не упоминалось. Он исчез из монгольских хроник, как будто его никогда и не было.

Непосредственным результатом кампании Самухи стало то, что Чингисхан вызвал генералиссимуса Мухали в свою ставку на реке Тола для обсуждения на высшем совете главной военной стратегии в Китае. Когда он появился в ставке в феврале 1217 года, ему был оказан прием, какого не удостаивался ни один монгольский полководец. Помимо даров и похвальных слов, Чингисхан присвоил ему наследственный титул князя (го-вана) и назначил наместником в Китае. По всей империи было объявлено, что войска должны исполнять его приказы так же, как если бы они были отданы самим Чингисханом. Перед отбытием Чингисхан вручил ему печать, удостоверявшую властные полномочия и исполненную в виде золотой фигурки тигра, и девятибунчужное знамя [1148] Franke, Geschichte IV pp. 266–274. .

Обсуждения заняли столько времени, что Мухали вернулся в Китай только в сентябре 1217 года. Оба, и Чингисхан и Мухали, считали, что надо полностью очистить от цзиньцев все земли к северу от Желтой реки, прежде чем наносить завершающий удар в провинции Хэнань. Хотя Чингисхан и был удовлетворен успехами Мухали в освоении техники осад, он опасался, что монголы еще недостаточно подготовлены для штурма Кайфына. Великий хан также поручил Мухали создать надежный аппарат управления завоеванными территориями, ставшими уже неотъемлемой частью Монгольской империи, используя опытных киданьских и китайских бюрократов [1149] d'Ohsson, Histoire I pp. 161–162. . С другой стороны, войска, которыми располагал Мухали, были невелики. В элитной монгольской коннице насчитывалось около 10 000 всадников, в остальной армии было 10 000 онгутов, 3000 унгиратов, 20 000 конников из Маньчжурии, до 15 000 киданей и джуинов, примерно 10 000 бывших цзиньских воинов из Хэбэя, в общей сложности около 70 000 человек, в полном снаряжении, на конях. Вряд ли можно было рассчитывать на стойкость и верность этого разношерстного воинства: в нем было немало дезертиров и перебежчиков, искариотов, готовых в любой момент переметнуться в лагерь побеждающей стороны. Если Мухали начнет терпеть поражения в Китае, то эти люди, однажды совершившие предательство, могут вновь поступить таким же образом [1150] Vladimirtsov, Genghis pp. 78–83. .