Фрэнк Маклинн - Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Рослый, с вьющимися бакенбардами, великодушный и расположенный к дружеским пирушкам, Мухали имел полное право занимать пост вице-короля. У него была одна главная жена и восемь побочных жен, но только один сын, любимчик Бол. Мухали понимал и знал китайскую культуру, но и был в некотором роде космополитом, носил тюрбан и другие исламские одеяния, привезенные из Западной Азии [1163] Allsen, Commodity and Exchange pp. 76–78. . К этому времени он и сказочно разбогател — не только за счет награбленного в кампаниях добра, но и благодаря щедротам Чингиса, обильно даровавшего ему земли за безупречную службу [1164] Robinson, Empire's Twilight pp. 308–309. . Государственный режим Мухали в Северном Китае основывался на мешанине элементов китайской, киданьской, чжурчжэньской, уйгурской и монгольской культур и народных традиций. Лишь при дворе он следовал традиционным китайским обычаям, а в обществе демонстрировал приверженность монгольским правилам равенства полов. В администрацию он набирал главным образом киданьских и китайских чиновников и пытался соединить китайские принципы государственной службы с наиболее успешными решениями, найденными в монгольской социально-политической системе [1165] Rachewiltz, 'Personnel and Personalities in North China in the Early Mongol Period,' Journal of the Economic and Social History of the Orient 9 (1996) pp. 88–144 (esp. pp. 128–132). . В религиозных делах он проявлял такую же толерантность, как и великий хан. Когда на китайское население возложили монгольские обязательства нести военную службу, исполнять трудовые повинности, corvée [1166] Барщина ( фр .). и платить налоги на зерно, одежду, лошадей, оружие, специи (монголы облагали налогами почти все, чем мог пользоваться человек), буддисты и даосы были освобождены от всех финансовых поборов [1167] Tao-chung Yao, 'Chi'u Ch'u-chi and Chinggis Khan,' Harvard Journal of Asiatic Studies 46 (1986) pp. 201–219. . Свобода действий, предоставленная Чингисханом Мухали в управлении Китаем, свидетельствует о редчайшем взаимопонимании между самодержцем и подданным. Иногда можно встретить обвинения Чингисхана в том, что он всегда был параноиком; они представляются беспочвенными, если судить по отношениям между великим ханом и его наместником в Китае [1168] Franke & Twichett, Cambridge History p. 362; Pelliot & Hambis, Campagnes pp. 360–372. .

Между тем близилось завершение маньчжурской драмы. В 1217 году цзиньцы предприняли последнюю попытку восстановить свое присутствие в Маньчжурии, потерпели неудачу и навсегда ушли из этой провинции. Однако властвование Елюя, симпатизировавшего монголам, было шаткое; большинство киданей жаждали независимости, и в том же году мощный альянс во главе с Хань-шэ развязал гражданскую войну. Елюй нанес ему поражение, но Хань-шэ увел армию, в основном сохранившуюся, в Корею, которая в это время находилась в состоянии смуты после незадачливого coup d'état [1169] Переворот ( фр .). , погубившего 800 буддистских монахов [1170] Henthorn, Korea pp. 5–6, 22; Michael C. Rogers, 'Koryo's Military Dictatorship and its relationship with Kin,' T'oung Pao 47 (1949) pp. 43–62. . Интервенты-кидани сметали все на своем пути, оккупировали столицу Кэсон, а озадаченные корейцы, не понимавшие, кто и почему на них напал, обратились за помощью к сунцам, но те не проявили никакого интереса [1171] Michael C. Rogers, 'Factionalism and Koryo Policy under the Northern Song,' Journal of the American Oriental Society 79 pp. 16–25. . За киданями по пятам пришел Елюй с сильнейшей армией союзников-монголов. Елюй разнес в пух и прах киданьских повстанцев, пробиваясь через пургу и снежные заносы. Хань-шэ повесился, а его 10-тысячная армия сдалась; монголы обезглавили лишь около ста офицеров [1172] Lee, New History pp. 343–350. .

Нашествие закончилось тем, что Корея стала частью Монгольской империи. Корейский король покорился, согласившись, очевидно, и с хамским обхождением. Первый посланник, прибывший ко двору, вел себя непочтительно, пришел на аудиенцию с луком и стрелами и схватил монарха за руки, когда передавал приветствия от Чингисхана. Ежегодная дань была установлена в 1221 году: 10 000 фунтов хлопка, 3000 кусков шелка, 2000 отрезов газа и 100 000 огромных листов бумаги. В 1223 году монголы ввели единую дань: определенное количество шкурок калана [1173] Henthorn, Korea pp. 18–22. . Елюй умер в 1220 году, и монголы сразу же аннексировали и Маньчжурию и Корею.

Присоединение Кореи имело для населения несколько неприятных последствий. Монголы ввели практику массовой депортации мятежных корейцев в северные районы Китая [1174] Robinson, Empire's Twilight pp. 7–9, 57. . Кроме того, их приводила в восторг необыкновенная красота корейских женщин, и кореянки стали пользоваться особым спросом на роль жены или наложницы. Хулан, любимая жена Чингисхана, считалась очень красивой, потому что она, как полагают, была корейской принцессой [1175] Robinson, Empire's Twilight pp. 53, 265. . Монголы также захватили лучшие сельскохозяйственные угодья, включив их в апанаж Тэмуге. Монголы разрушили традиционный трехсторонний баланс соседских отношений между Китаем, Кореей и Маньчжурией, хотя он и восстановится после завершения монгольской эры [1176] Pelliot, Notes sur Marco Polo I p. 307; Gari Ledyard, 'Yin and Yang in the China-Manchuria-Korea Triangle,' in Rossabi, China among Equals pp. 313–353; Ledyard, Early Koryo-Mongol Relations. . По иронии судьбы, монгольское нашествие способствовало зарождению национального самосознания в Корее. Прямое следствие этого процесса — восстание корейцев после смерти Мухали в 1223 году. Монголы, поглощенные другими проблемами, не придавали ему значения и не пытались подавить мятеж до 1233 года. Еще одна историческая ирония заключалась в том, что династия Корё, основанная в 918 году, просуществовала до 1392 года, пережив Ляо, Цзинь, Сун и даже монгольскую Юань в Китае [1177] Henthorn, Korea pp. 27–29; Gari Ledyard, 'The Mongol Campaigns in Korea and the Dating of the Secret History of the Mongols,' Central Asiatic Journal' 9 (1964) pp. 1–22; Atwood, Encyclopedia p. 319. .

Исполнение замысла полностью захватить Шаньдун усложнялось не только восстанием «красных курток», но и тем, что в войну ввязались сунцы; империя Сун тоже возжелала аннексировать Шаньдун. Внешняя политика Сун за все двадцать три года войн монголов с цзиньцами была крайне нескладная [1178] Charles A. Peterson, 'Old Illusions and New Realities: Sung Foreign Policy, 1217–1234,' in Rossabi, China among Equals pp. 204–239. . В ней не просматривается элементарной заинтересованности в том, чтобы взглянуть на проблему с точки зрения долговременных геополитических последствий; это отчасти объясняется особым складом мышления, предполагающего пагубность союза с «варваром». (Сунцы не могли забыть своего альянса с чжурчжэнями, заключенного с целью свержения Ляо и приведшего к появлению на границах еще более грозного режима.) Они были ослеплены ненавистью к цзиньцам и катастрофическими итогами войны 1206–1208 годов, заставившими многих, вопреки официальной риторике, усомниться в том, что им удастся когда-нибудь отвоевать север. Большинство сунских политиков, принимавших решения и настроенных против цзиньцев, предпочитали отсиживаться спокойно за стенами «крепости Янцзы». Поэтому они воспринимали монгольское вторжение на север Китая «со смешанными чувствами настороженности и Schadenfreude» [1179] Злорадства ( нем .). [1180] Charles A. Peterson, 'Old Illusions and New Realities: Sung Foreign Policy, 1217–1234,' in Rossabi, China among Equals p. 205. For the disasters of 1206–1208 and the Sung war with the Jin see Hana, Der Stadt Тean pp. 21–65. . Лишь малая толика сановников в высших эшелонах власти Сун понимали, что от монголов будет исходить гораздо более серьезная угроза, чем от цзиньцев.