Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

– А толщина? – Федор почесал рыжие, перехваченные шнурком кудри.

– Непонятно пока, какой кирпич привезут. Сделаю два расчета, один с камнем, а другой с кирпичом, – он открыл растрепанную тетрадь, но в косяк открытой двери постучали.

– Федор Петрович, – сказал рабочий, – тут до вас пришли.

– Что такое? – не поднимая головы, спросил юноша.

– Марфа Федоровна велела спосылать, – холоп мялся на пороге, – говорит, сие дело неотложное.

Федя поднялся: «Иду».

Закрыв на засов дверь опочивальни, Марфа согнувшись, прошла в нужной чулан. Ноги испачкала кровь, но боль стала менее острой, в животе только саднило. Рубашка промокла насквозь. Почувствовав тошноту, она склонилась над поганым ведром.

– Нельзя, чтобы кто-то знал, – Марфа тяжело задышала, – сразу слухи пойдут, разговоры.

Стерев со лба ледяную испарину, она принялась убираться. Кровь все не останавливалась.

– Когда закончится, – она скомкала грязную сорочку, – надо настой сделать, промыть все, – увидев боярыню в постели, ключница ахнула:

– Матушка Марфа Федоровна, да вы бледная какая! Может, за лекарем спосылать?

– Пройдет, – сухо сказала Марфа, – за Федором Петровичем побежал человек, как велела я? – ключница кивнула.

– Далее, – спокойно проговорила женщина, – отправь гонца к вдовствующей государыне в Кремль. Пущай спросит, когда обоз ее в Углич отправляется, мы тоже туда едем. Вещи собрали?

– Заканчивают, – испуганно ответила ключница.

– Хорошо, – Марфа подавила желание уткнуться лицом в подушку.

– Сундуки наши пущай в сей обоз грузят. Управителю подмосковной отпиши, чтобы вотчины, какие остались не продавал пока. Подай мне перо с чернильницей, и пусть боярышни Марья и Прасковья ко мне зайдут, – она быстро зашифровала грамоту: «Что на пороге-то стоите?»

– Матушка, а с вами все хорошо? – девчонки подошли к постели, взяв друг друга за руки.

– Будет хорошо, – пообещала она, – а жердь в заборе за кладовыми все еще отодвигается? – смуглые щеки Параши покраснели. Марфа усмехнулась:

– Сарафаны самые потрепанные наденьте и бегите в монастырь. Там на паперти юродивый, вы сразу его узнаете. Передадите ему в тайности, – мать протянула Марье грамотцу. Лазоревые глаза девочки захолодели ровно лед. Марья только кивнула.

– Господи, – поняла Марфа, – у нее не Петины глаза. Тот всегда ласково смотрел и Петенька такой же. Марья ровно Степан смотрит, не ровен час, обрежешься.

– Идите, – она быстро поцеловала девочек, – и осторожней там.

– Матушка, – Федор быстро взбежал по лестнице в горницы, – что с вами?

– Пустое, завтра забудется, – Марфа вздохнула, – сыночек, Регентский совет меня опекуном царевича Димитрия выбрал, меня о сем не спросив, – женщина невесело рассмеялась, – посему я с девчонками и Петенькой в Углич поеду. Ты на Москве останешься, – добавила она, видя, как сын хочет что-то сказать.

– В Угличе тебе делать нечего. Взрослый ты у бабьих подолов болтаться. Приедешь, коли захочешь.

– А как же вы? – озабоченно спросил Федор. Мать поцеловала его в лоб.

– Все пройдет, милый. Сейчас Федор Савельевич вернется, – Марфа почувствовала тупую боль в сердце, – и я его попрошу, чтобы тебя при себе оставил.

– Матушка, – Федя, словно ребенок, прижался лицом к ее руке, – матушка, милая…

– Все устроится, – твердо ответила мать, – а ты присмотри пока за хозяйством, Лизавета тебе поможет. Я денька через два и встану.

Белокурая девчонка в потрепанном сарафане перекрестилась на купола Крестовоздвиженского монастыря. Девица наглым голоском, с московской ленивой развальцей, спросила у богомолок:

– Юродивый что туточки обретается, когда придет? Матушка меня послала ему милостыньку передать. Больно доходна до Господа молитва его, говорят.

– Дак преставился раб божий, – заохала одна из старушек, – третьего дня на Китай-городе его нашли, – она поманила к себе девчонку, – голову ему топором раскололи, упокой Господи душу его святую.

– Значит, вы милостыньку-то возьмите, – девчонка раздала медь из холщового мешочка. Вторая девка, темнокудрая, быстрее ветра припустила вверх по Воздвиженке.

– Ладно, – Марфа выслушала Парашу, – спасибо вам. Марья как вернется, в мыльню-то сходите, велела я ее истопить.

Параша помялась, глядя на Марфу чудными, в золотых искрах, глазами: «Как теперь будет-то, матушка?».

– С Божьей помощью, – уверила ее мать, – а ты пока Петеньку мне принеси, покормлю я его. Вы трапезничать идите, Лизавета на поварне командует, не знаю, что она наготовила.

Марья просунула голову в дверь: «Может, я на Варварку сбегаю, матушка? Ежели надо, вы скажите только».

– На Варварку нельзя, – покачала головой Марфа, – а вы попарьтесь потом, а то у вас ноги в грязи по колено.

Над Москвой играл тихий закат. Федор, устроившись на крыльце, склонился над рисунком. Лизавета отложила вышивание.

– Видишь, как получилось. Теперь и неизвестно, когда мы до Лондона доберемся.

– Доберетесь, – потянувшись так, что затрещала рубашка, парень смешливо добавил:

– Щи у тебя, Лизавета, вкусные, ровно как у матушки.

– Я у нее училась, – покраснев, девочка опять взялась за иглу. «А ты в Углич будешь приезжать, Федя?». Мальчик обнял ее.

– Ты чего носом захлюпала? Вы же сестры мои. Я вас и матушку, и Петеньку не брошу. Апосля Покрова появлюсь. Зимой рабочие по домам идут до Пасхи. Стены с башнями класть не будем, отделывать зачнем, а сие дело небыстрое, можно и вас повидать. Он потрепал Лизу по каштановым кудрям: «Жди, Лизавета».

– Я буду, – кивнула девочка, глядя на стрижей, что метались в прозрачном, зеленоватом небе.

Свернув окровавленные тряпки, Марфа засунула их в дальний угол сундука, прикрыв одеждой.

– Как встану, дак выброшу незаметно, – она обнимала подушку, чувствуя на лице обжигающие слезы.

– Господи, почему так? Почему ты дитяти сему жить не дал? Я бы и любила его, и пестовала, – она встрепенулась.

– Говорил мне Джон, – вспомнила Марфа, – если я связь не найду, или что-то случится, то есть сигнал тревоги. Его и через Английский Двор послать можно. Отправлю письмо мистрис Доусон, по делам хозяйственным. Пусть в Посольском приказе хоша вдоль и поперек его читают, а она поймет, что делать с весточкой, – засыпая, Марфа пообещала себе: «Все будет хорошо».

Закрыв дверь крестовой горницы, он тихо сказал: «Марфа». В свете летнего дня ее лицо казалось совсем юным, как в избе, когда ее волосы рассыпались по лавке, касаясь грубого пола. Только резкие морщины залегли в углах губ и щеки были бледны – ни кровинки.

– Федя, – она опустила голову в ладони, – Федя, милый мой, – Марфа глубоко вздохнула, – ты послушай меня…

Он уронил седеющую голову к ней на колени, Марфа поцеловала его в лоб.