Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

– Для рубашки ворот, – ответила она.

– Не иначе, как Феде, – язвительно заметила младшая сестра, – скучная ты, Лизавета, всю жизнь за пяльцами просидишь. Я хочу кораблем управлять.

– Девочки сие не делают, – вздохнула Лиза, – и хватит на дворе болтаться. Свою горницу уберите, разбросали все.

– А я… – встряла Прасковья, – я буду скакать на коне, и на шпагах драться. Матушка умеет и я тако же.

Марфа высунулась из окошка: «Приберитесь, милые, и заниматься надо. Почитай с ними, Лизавета».

– Хорошо, матушка, – кивнула девочка, устроившаяся на крыльце с вышиванием. Марфа взялась за перо, чтобы закончить расчеты, но положила руку на живот:

– Хоша и нежданный ты, а все одно любимый, – сказала она тихо.

– Федосью я прошлым годом началила, а сама? Девке шестнадцать лет было. Ей голову и терять, а не мне с пятком детей по лавкам, но все одно потеряла.

Пасха была ранней, в оврагах лежали сугробы. Он приехал на Воздвиженку к вечеру. Призрачное московское небо расписало зеленоватой голубизной. Звонили колокола, от реки тянуло весенней сыростью.

– Давно вас не было, Федор Савельевич, – Марфа протянула ему тетрадь с расчетами, – что Федя принес прошлой неделей, я все сделала.

Зодчий улыбнулся. Из нелюдимого лицо его стало почти счастливым.

– Я на Пахру ездил, в каменоломни Камкинские, оттуда для Москвы белый камень везут. Помогал им новые штольни заложить. Держите, – он протянул Марфе охапку пролески, – в лесу первоцветов сейчас хоть косой коси.

Женщина опустила лицо в лазоревые цветы: «Федор Савельевич, красивая Москва со стены вашей? Высокая она?».

– Почти десять саженей, – ответил зодчий, – очень красивая, Марфа Федоровна. Посмотреть хотите?

– Можно? – удивилась она.

– Отчего нельзя, – серые глаза Федора Коня заблестели, – я Белый Город строю. Кому хочу, тому его и показываю. Приходите после вечерни. У нас в сие время шабаш, работу заканчиваем, тихо будет.

Велев Феде присмотреть за младшими, Марта надела невидный сарафан. Покрыв голову простым платком, она выскользнула из дома, когда колокола монастыря затихали. В избах вздували огонь, на Красной площади торговцы складывали товар. Пройдя мимо Троицкой церкви, женщина спустилась к наплавному деревянному мосту. Несколько дней назад Федя принес ей рисунок.

– Понте-Веккьо? – Марфа вспомнила флорентийский мост.

– Где была та лавка, – хмыкнула она, – кажется в середине по правой руке, если идти от Палаццо Веккьо. Я там эссенцию жасмина покупала.

– Нет, – Федя покраснел, – сие я придумал, как первый каменный мост на Москве-реке возвести.

Марфа закинула голову. Стена возвышалась перед ней, огромная будто горы. В начале устроили ворота, выходящие на реку.

Федор Савельевич ждал ее у крутой лестницы на леса.

– Высоты не боитесь? – спросил он. Подняв глаза, Марфа тихо ответила: «Нет».

Ветер здесь оказался резким, бьющим в лицо. Над лугами в долине Сетуни закатывалось солнце. Освободившаяся ото льда река играла расплавленным золотом. Перед ней раскинулся уходящий вдаль куполами церквей и деревянными крышами город. Над Кремлем метались стаи птиц. Марфа указала на крутой склон реки.

– Я родилась в нашей старой подмосковной. В ночь, когда матушка меня рожала, случилась большая гроза с молниями. Одна ударила прямо в мыльню, где матушка была. Я на свет утром появилась. Батюшка меня взял на руки и показал мне город родной, мою Москву. Теперь вы, Федор Савельевич, сие сделали. Спасибо вам.

– Молния, – он вдохнул ветер, – Марфа Федоровна, я все думал, откуда вы такая? Вас небесным огнем пометило с рождения.

Женщина взглянула в его сумеречные глаза: «Давно вы сие думали?».

– С той поры, как вас в первый раз увидел, – просто ответил зодчий.

Порыв вихря сбросил с ее головы платок. Темная ткань упала на плечи, бронзовые косы забились на ветру. Она приподнялась на цыпочках: «Знаете, Федор Савельевич, как сие, когда огонь внутри, но нельзя выпустить его? Дотла сгореть можно».

– Я уже сколько сгораю, Марфа, – его губы оказались рядом, Марфа рассмеялась: «Надежные леса у вас, Федор Савельевич?».

– Сии леса я строил и сын твой. Мы все надежно делаем, – он поцеловал Марфу, оторвав от грубых деревянных досок, держа на весу. Женщина выдохнула: «Так бы и не уходила отсюда».

– Иди ко мне, – Федор притянул ее ближе: «Холодно ночью, а костер здесь не развести».

Между поцелуями Марфа замерла: «Ты у церкви Всех Святых на Кулишках живешь? Федя мне говорил».

– Я и не бываю там, счастье мое, – зодчий поцеловал ее тонкие пальцы, – я здесь ночую, с рабочими, – Марфа потерлась щекой о его плечо.

– Может, зайдешь домой завтра апосля обедни? Ненадолго, – она вскинула бронзовую бровь.

– Я хочу надолго, – Федор обнял ее, – пожалуйста, Марфа.

– Завтра, – прошептала женщина.

Спустившись, завязав платок, Марфа помахала оставшемуся на лесах Федору. Зодчий взглянул вслед ее стройной спине: «Я, Марфа, навсегда хочу. Вот какое дело, счастье мое».

– Как сборы ваши, Марья Федоровна? – в опочивальне вдовствующей государыни громоздились сундуки.

– Потихоньку, – бледное лицо под черным платом зарумянилось, – благодарение Господу, что дали нам спокойно уложиться. Она, – Марья Федоровна понизила голос, – кричала: «Чтобы духу ее в Кремле не было! Прошли времена, что она царствовала, теперь я царица! Деток нет у них. Она, может, посему и злобствует».

– С Божьей помощью, может и появятся, – Марфа улыбнулась.

Из соседней опочивальни донесся детский смех. Митька высунул голову в дверь. Глядя на женщин ореховыми глазами мальчик зачастил: «Петя кошу нашел!».

– Двух ему нет, – ахнула Марфа, – а говорит-то как хорошо, Марья Федоровна, – царица кивнула:

– Под Рождество стал болтать, дак и не остановить его. Иди сюда, сыночек, и Петеньку позови.

– Петя, – крикнул Митька, – мама иди!

Петенька появился на пороге, держа белого котенка, страдальчески свесившего голову.

– Коша, – восторженно сказал ребенок, – кошу хочу!

Марфа вздохнула: «Поиграй здесь, милый. У нас на Воздвиженке котят достанет». Забравшись на колени к матери, Митенька приник головой к ее опашеню.

– Как Иван Васильевич преставился, – Марья Федоровна перекрестилась, – отлучила я его, – она погладила сына по темным волосам, – молоко пропало у меня тогда.

– Папа на небе, – зевнул Митька, – у ангелов, – Марья Федоровна покачивала сына.

– Господи, как оно будет в Угличе сем? Митеньке его в удел дают, палаты нам строят, а страшно мне, Марфа Федоровна. Случись что, я как его защищу? Сирота сыночек мой, – она крепче прижала к себе ребенка.

Марфа внимательно посмотрела в сине-серые, ровно грозовая туча, глаза женщины.