Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый

– Дак и мои, Марья Федоровна, – ответила Марфа, – тоже сироты все. Федосья замужем, а остальные на мне.

– Пишет она из Сибири-то? – спросила Марья Федоровна.

– Последнюю грамотцу осенью доставили, когда Большой Камень они перешли, а с тех пор не писала, – вздохнула Марфа, – жаль мне уезжать, не знаю я, что с дочкой, однако же надо.

Петенька прикорнул на ковре рядом со спящим котенком. Вдовствующая государыня предложила:

– Марфа Федоровна, оставайтесь на трапезу. Стол у меня вдовий, простой, не обессудьте.

– Спасибо вам, государыня, – поклонилась Марфа, – и не тревожьтесь, – она кивнула на Митьку, – дак крестник мой наследник престола царей московских, чего бояться-то?

– Сего и боюсь, – Марья Федоровна глядела на мирно дремлющего сына. Едва они устроились за столом, как низкая дверь отворилась. В палаты вошла царица Ирина Федоровна. Обе женщины, поднявшись, поясно поклонились государыне.

– Что-то вы не бойко сбираетесь, Марья Федоровна, – Ирина поиграла перстнями на длинных пальцах, – до Углича дорога хоша и недолгая, но коли дожди зачнут, дак в грязи застрянете. Уехали бы пока сухо, до Яблочного Спаса.

– Уедем, государыня, – спокойно сказала Марья Федоровна, – однако царевич мал пока. Углич не Москва, лекарей в тех краях хороших нет, заболеет еще наследник престола-то, – Ирина побарабанила по скатерти.

– Коли что с царевичем, храни его Господь, приключится, ты в сем виновата будешь, Марья. Иночество на следующий же день взденешь, Благодари еще, что сейчас тебя не постригли. Опекуны его тако же ответят.

– Опекуны? – тихо спросила Марья Федоровна.

– Государем Иваном Васильевичем, да призрит Господь его душу, – Ирина перекрестилась, – назначенные и Регентским советом утвержденные, – красивые губы сжались в тонкую черту. Взглянув на склоненную голову Марфы, царица спросила:

– Вы тоже до Яблочного Спаса уезжаете, боярыня? С детками вашими?

– Да, государыня, – кивнула Марфа, – младший мой, Петенька, вырос. Можно его без опаски морем везти.

– А, – безразлично ответила Ирина Федоровна. Царица, не попрощавшись, вышла. Марфа проводила глазами прямую спину в опашене золотоканой парчи.

– Давайте ближних боярынь позовем, дабы со стола убрали, – предложила она, – я про травы расскажу, а вы записывайте.

– Спасибо, – Марья Федоровна погладила мягкую руку Марфы.

На кремлевском крыльце она вдохнула жаркий летний воздух.

– Остановишь у церкви Всех Святых в Кулишках, я помолиться хочу. Потом в монастырь наш поезжай, – велела Марфа вознице.

– Щербатый к обедне придет, зашифрованные донесения у меня с собой. Передам и домой поеду, – Марфа откинулась на бархатную спинку, – как это Джон написал в последний раз:

– Я не имею права просить тебя остаться на Москве, но постарайся перед отъездом узнать как можно больше о планах шурина царя Федора, Бориса. Ясно, что он, а не Федор, будет управлять государством.

В церкви было темно, пахло ладаном. С амвона доносился размеренный голос священника. Марфа вспомнила невидный деревянный домик по соседству.

– Ты в этом сарафане, как девчонка, – Федор опустился на колени перед лавкой: «Господи, неужели ты и вправду здесь?»

Марфа обвела глазами заброшенную избу. Рисунки и чертежи кипами лежали на столе, придавленные камнями. Женщина отозвалась: «Да, милый».

– Скажи еще, – попросил Федор, – пожалуйста, Марфа.

– Милый мой, – Марфа отчаянно обняла его, будто и вправду была девчонкой. Федор нежно расплел ее косы. Поток бронзовых волос хлынул вниз.

– От тебя солнцем пахнет, – шепнул он, легко вскинув ее на руки.

– Куда? – Марфа нежилась под его поцелуями.

– Я там давно не был, – Федор распахнул дверь, – но, кажется, лавка там шире будет, чем здесь.

Ставни были заколочены снаружи. В темноте ее глаза блестели, как у кошки. Устроив ее на лавке, Федор окунул лицо в распущенные волосы: «Я слишком давно сего хочу, Марфа, и терпеть более не в силах».

– Не надо терпеть, Федя, – вспомнив Чердынь, она подтянула к себе сброшенный плат.

– Нет, – Федор накрыл ее руку своей, – нет, Марфа.

– Я не смогу, – она застонала, схватившись за его пальцы, – не смогу. Услышат!

– Ничего, – Федор не отрывался от ее губ, – я тебя буду целовать. Ты делай, все что хочешь, счастье мое. Я здесь для того, чтобы любить тебя.

Лежа у него на плече, Марфа подняла голову: «А что ты хочешь, Федор Савельевич?»

– Чтобы ты была рядом, – просто ответил он, – но пока ты отдыхай, счастье мое.

– Такой отдых, – томно сказала Марфа, почувствовав его прикосновение, – такой отдых, Федя, что боюсь, на Воздвиженку я отсюда не дойду, ноги не донесут.

Марфа рассматривала его рисунки.

– Сие ерунда, – вздохнул Федор, – я думаю и рисую. Ничего построить не удастся, – он помолчал.

– Почему? – серьезно спросила Марфа.

– Казне крепости нужны, а церкви храмы. У бояр денег на сие не достанет, да и покажи такое, – Федор кивнул на рисунок изящного дворца, – боярину, дак он крестным знамением себя осенит и побежит куда подальше. Заказчик, Марфа, дурак большей частью, а без заказчика строителям жить не на что.

– Езжай в Европу, – предложила Марфа, – в Англии или в Италии куда как больше строят, – Федор помолчал:

– Предлагали мне в Польшу перебежать, однако что за человек я буду, коли страну родную брошу? Итальянцы Кремль возвели, а рядом Троицкая церковь стоит красоты такой, что редко оную в мире встретишь, и не итальянской она работы, а нашей. Можем, значит.

– Можем, Федор Савельевич, – серьезно сказала Марфа, – и строить, и еще многое можем, – Федор рассмеялся:

– Давай, покажу тебе, что я могу, коли ты с прошлого раза забыла, хоша он и недавно случился.

Поклонившись на паперти, Марфа раздала милостыню. В возке женщина, твердо пообещала себе:

– Скажу. Нельзя иначе, сие дитя его. Вместе решим, что делать.

Взглянув напоследок на Китайгородскую стену, она велела ехать к монастырю Воздвижения Креста Господня.

Белая кошка легко вспрыгнула на колени мужчины. Подперев голову рукой, он рассматривал шахматную доску.

Борис Федорович Годунов, шурин государя Федора Иоанновича, глава Регентского совета при царе, погладив ухоженную бороду, в три хода поставил царю шах. Федор Иоаннович, лаская кошку, вздохнул:

– Батюшка покойный, да хранит Господь его душу, хорошо играл. Я Боренька, не разумею, как что двигать.

Голубые, словно наполненные слезами глаза государя взглянули на Бориса Федоровича. Тот сжал пальцы, скрытые длинными рукавами богатого кафтана.

Пасха была ранней. Царь, отстояв все богослужения, заболел. У него распухло колено, он горел в лихорадке, и впал в беспамятство. Отведя Бориса в закуток за печью, Богдан Яковлевич Бельский прошептал: «Вот бы сейчас».