Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга пятая

– Прыгаем, – выстрел расколол ветровое стекло, – не стоит ждать, пока взорвется бензобак, – Хаим успел улыбнуться. Пылающий форд врезался в ворота стадиона.

Вжавшись в сырую стену, Хаим затаил дыхание. Бетонные коридоры раздевалок и служебных помещений стадиона погрузились в полутьму.

– Вернее, во тьму, – поправил он себя, – здесь всего одна лампочка и то далеко отсюда, – в ноздри ударил соленый запах крови, кисловатый дух рвоты. Хаим слышал лязг чего-то металлического. Тишину разорвал отчаянный женский крик.

– Не надо, я прошу вас, не надо, – он вздрогнул, – пожалуйста, не надо, – залаяла собака, женщина захлебнулась визгом. Хаим отер пот со лба. Он был уверен, что кричала не Полина.

– Это не ее голос, – он унял часто стучащее сердце, – давай, Ягненок, не отвлекайся от задания, – огонь, вспыхнувший на заднем сиденье машины, опалил его потрепанную куртку. Хаим усмехнулся.

– Хорошо, что мы сюда приехали в провинциальных нарядах. Огонь не справился с брезентом, и я избежал ожога, – они с Пауком вывалились из превратившейся в огненный смерч машины за несколько секунд до взрыва. Хаим понятия не имел, куда делся так называемый товарищ Вербье.

– Если я найду Леону, – пришло ему в голову, – я буду обязан вывести ее отсюда, несмотря на угрозу всей операции, – Хаим никогда не оставил бы соратника по оружию в опасности.

– Она разберется, как ей попасть в СССР, – успокоил себя Ягненок, – если Паука убьют здесь, Леона все равно добьется своего, – вспомнив голос неизвестной женщины, он с облегчением понял, что кричала и не Леона.

– Но кричала, – Хаим осторожно двинулся вперед, – на стадионе подняли тревогу, однако допросы не прекратились…

Оказавшись среди стены огня, в которую превратился въезд на поле, Хаим нырнул в первый попавшийся ему на глаза тоннель. Он помнил историю главной спортивной арены Чили. Стадион возвели до войны по образцу берлинского.

– Здесь не только стадион, – Хаим шел медленно, пережидая любой шум неподалеку, – здесь есть бассейн, крытые залы, раздевалки, служебные помещения, – сейчас все вокруг него стало одной огромной тюрьмой.

– На трибунах они только держат людей, – Хаим ступал неслышно, – допрашивают и пытают они здесь, – сердце успокоилось.

– Это я теперь тоже умею, – горько подумал Хаим, – шесть лет назад я был не таким, – Полина утверждала, что черная гниль окончательно его покинула, но Хаим не был в этом уверен. Он больше не замечал серого налета на белках глаз, но понимал, что он изменился.

– Доктор во Вьетнаме сказал, что это у меня в крови, – Хаим почувствовал липкий страх, – может быть, он имел в виду, что от этого никогда не избавиться, – в Сантьяго врач подробно объяснил им, что произошло с Полиной.

– Такое случается, – уверил их доктор, – это нередкое осложнение беременности. Вернее, никакой беременности не было, эмбрион не развился, – Хаим не мог избавиться от мыслей о будущем. Они с Полиной, словно сговорившись, не упоминали о детях.

– Только иногда, – вздохнул Хаим, – когда я обещаю водить их в Центральный Парк и на бейсбол. Но что, если таким, как я, нельзя иметь детей? Что, если все опять закончится точно так же? – он велел себе ничего не загадывать.

– Что случится, то и случится, – тусклый круг света от забранной в проволоку лампы становился ближе, – сначала надо отыскать Полину и Иосифа и вывести их отсюда, – Хаим резко остановился.

– С Полиной могли сделать то же самое, что и в той тюрьме, – он почувствовал знакомый холод внутри, – они используют насилие, как пытку, – кровь словно потекла медленнее. Хаим плохо помнил их бегство из Адлерхофа.

– Одно я помню точно, – голова туманилась, он едва сохранял ясность ума, – я поранился, и Полина перевязала меня куском ее рубашки, – он помнил и следы черного на ткани.

– Это была моя кровь, – опустив глаза, он обнаружил, что стоит именно в луже крови, – только не красная, а черного цвета. Полина тоже все видела, но ничего мне не сказала, – под ногу попалось что-то скользкое. Хаим пошатнулся. Его солдатский ботинок упирался в человеческую кисть.

– И здесь гитара, – от инструмента остались изломанные куски дерева и отлетевший к стене гриф, – а вот и вторая кисть, – он словно смотрел на коридор издалека.

– Они могли убить Виктора Хара, – холод внутри сменился жаром, Хаим тяжело задышал, – у той стены лежит чье-то тело, – он приказал себе не терять контроль, но все было тщетно. Он не помнил, как оказался рядом с оцинкованной дверью.

– Женская раздевалка, – Хаим сложил знакомые слова, – женская раздевалка. Это Полина, – он рухнул на колени, – она жива, она не может умереть, – ее рыжие волосы испачкала кровь и грязь. Рубашка выбилась из промокших джинсов. Разорвав ткань, Хаим приник щекой к ее истасканному лифчику.

– Сердце бьется, – облегченно понял он, – с ней все в порядке, – он осторожно коснулся губами расцарапанной щеки.

– Все ушло, – изумился Хаим, – она меня лечит, рядом с ней я опять становлюсь человеком, – он шепнул:

– Полина, милая, я здесь. Не бойся, я с тобой, – ее ресницы дрогнули, – Полина, где Иосиф и Леона… – ее голос был едва различим.

– Там, – девушка болезненно застонала, – в раздевалке. Меня выбросили наружу, я не знаю, что случилось дальше. Рауфф и Барбье показывали нам твое фото, но мы ничего не сказали…

Голова Полины свесилась набок, девушка опять потеряла сознание. Хаим спокойно выстрелил в замок двери.

Спина под разодранной курткой Саши отчаянно болела. Выпрыгивая из горящей машины, он проехался по раскаленному пожаром бетону.

– И заодно наглотался дыма, – горло саднило, – не удивлюсь, если я завтра буду хрипеть, – о ранении, полученном на острове Возрождения, Саше напоминал только тонкий шрам на шее. Давид Самойлович обещал, что отметина рано или поздно сотрется.

– Но шрамы украшают мужчину, – весело добавил профессор, – тем более, защитника родины, – пробираясь по сырому бетонному коридору, Саша позавидовал коллегам, занимающимся на Лубянке аналитикой.

– Они в шесть вечера запирают документы в сейф и спешат домой к ужину и телевизору, – в коридоре воняло дезинфекцией, – но на такой должности я бы заскучал, – Саша не выпускал свой вальтер.

– Вернее, президентский, – поправил он себя, – то есть покойного президента, – Скорпион пообещал себе не сдаваться.

– Мне не удалось спасти Альенде, – он остановился, прислушиваясь, – но я не имею права терять Лару. Она единственная, кого я действительно люблю, – теперь он понял, что его любовь к Маше была придумана.

– Аналитик сказал бы, что я соревновался с проклятым Рабе, – Саша разозлился, – что я страдаю от неполноценности. Пошли они к черту, психологи, – на Лубянке имелись свои специалисты, но Саша терпеть не мог обязательных тестов, – никакой неполноценности у меня нет, в чем я в очередной раз убедился с Ларой. Только не в очередной раз, а в последний. Кроме нее, мне больше никто не понадобится, – девушка казалась ему продолжением самого себя.