Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Я не верю в зимние грозы неподалеку от Полярного круга. Нет, что-то у вас пошло не так, и я выясню, почему это случилось, – Ворон осторожно поинтересовался, что за магазины есть в поселке Курья:

– Сельпо, – отчеканила тетя, – универсальный магазин, если можно так выразиться, – в самолете имелись и лыжи:

– Перед поселком их снимай, – велела тетя Ворону, – и побольше мычи или заикайся. Маленький Джон так делал, когда у него еще был слышен западный акцент, – сейчас кузен тоже говорил с легким акцентом, но напоминающим прибалтийский:

– Поэтому в паспорте его сделали уроженцем Эстонии, – Ворон высунулся из открытого окошка кабины, – ага, все позавтракали, через полчаса вылет, – кузены в тулупах шли по бетонке взлетной полосы. Легкий морозец щекотал лицо, небо над базой было ясным. Ворон повернулся к Андреасу:

– Какой прогноз погоды по тем краям? – старший пилот склонился над блокнотом:

– Керосин высчитываю, – хмуро сказал Кампе, – хорошо, что мы летим с остановкой в Финляндии, иначе мы не дотянули бы до места назначения. И хорошо, что о миссии знает всего пять человек в стране, включая Его Величество, – он со значением посмотрел на Ворона, – в прошлый раз я без приключений вернулся домой, а с Максимом видишь, что получилось…

Кампе не собирался терпеть крота русских под самым его носом:

– Мы его найдем, – пообещал Андреас тете Марте, – дайте только время, – капитан Кампе сунул Ворону полученный на рассвете прогноз. Пробежав глазами машинописные строки, старший лейтенант бодро сказал:

– Ничего, зато не ожидается снегопада и вообще скоро весна, – прогноз обещал до минус тридцати градусов:

– Это было весною, в зеленеющем мае, – раздался приятный тенор наследного герцога, – Ворон, двигай задом, где трап для их светлостей графа и барона? Ты только баронет, в средние века ты был бы у нас оруженосцем, – Стивен сочно ответил:

– По военному званию вы оба мне ровня, а аристократические замашки оставьте здесь. Вы теперь сантехники, господа дворяне…

Волк с Мартой остановились на пороге столовой. Деревянный домик выкрасили в традиционный в Швеции темно-красный цвет. Марта тащила бумажный пакет со булочками:

– Пожуем в полете, – она прикурила от зажигалки Волка, – в Финляндии пообедаем, а поужинаем в СССР, чем Бог пошлет, – Волк улыбнулся:

– Думаю, что в сельпо найдутся хлеб и консервы, – ее бронзовые, поседевшие волосы прикрывала шапка грубой вязки. Марта позаботилась о шарфе и шапке в Лондоне, изучив модели из советских журналов:

– Выглядим мы хорошо, Максим Михайлович, – она потерлась щекой о его плечо, – пора взлетать, – держась за руки, они пошли к Сессне.

Окна зала заседаний Ленинского райкома партии на Кропоткинской улице залепил мокрый снег. Ненастный день почти сменился серыми сумерками, но света в комнате еще не зажигали. Бархатное знамя с бронзовыми серпом и молотом осеняло гипсовый бюст Ленина.

Картину над головами членов бюро обкома снабдили тяжелой, тоже бронзовой рамой с завитушками. Даже сидя на неудобном откидном стуле в зале, Павел мог прочесть гравировку:

– Бои с юнкерами на Пречистенке, – сообщала врезанная в раму табличка, – 1917 год.

Павел узнал Александра Даниловича Горского, судя по картине, руководившего рабочей дружиной, выбивавшей юнкеров из района:

– Не снимая белой рубашки, разумеется, – он поправил безукоризненный накрахмаленный воротничок своей, – а указывает он в сторону нынешнего бассейна «Чайка», – звонок от его куратора, генерала Мортина, застал Павла именно в вестибюле «Чайки»:

– Звонили не мне, а моим теням, у них в машине стоит рация, – с недавних пор черная комитетская «Волга» стала следовать за Павлом почти по пятам. Уходить от работников невидимого фронта, как их называл Павел, становилось сложнее, однако у него пока получалось, пусть и изредка, но избавиться от слежки:

– Надо исчезнуть на несколько часов в эти выходные – напомнил себе Павел, – Витька приезжает в Москву, – юноша предполагал, что такое внимание связано с его будущим назначением:

– Как и нынешний фарс, – он постарался изобразить на лице приличествующую обстоятельствам серьезность, – они не посылают за границу беспартийных. В Италию мне поехать разрешили, но сейчас речь идет о работе, – по рации Мортин велел ему не опаздывать на заседание бюро и, как выразился генерал, одеться достойно:

– В костюм, – сухо сказал генерал, – с рубашкой и галстуком. У вас хорошие рекомендации, но бюро есть бюро, и это торжественный момент в вашей жизни, – Павел не читал своего заявления, расписавшись под ним, не глядя, но ожидал, что рекомендации ему дали очередные лубянские твари:

– Хотя вряд ли товарищ Матвеев, – усмехнулся Павел, – от него я хороших рекомендаций не дождусь…

У стола бюро переминался парень по виду немногим старше Павла. Юноша решил, что перед ним школьный учитель:

– Или нет, – он прислушался, – это ученый, – бюро обкома собеседовало и выезжающих в командировки за границу. Павел проходил такое интервью, как мрачно думал он, перед итальянским вояжем:

– Но у меня все отскакивало от зубов, а парень, кажется, тонет…

Один из членов бюро наставительно сказал:

– Генеральных секретарей коммунистических партий братских стран надо знать поименно, товарищ Плавников, – парень покраснел, – вы коммунист, кандидат исторических наук, это не первая ваша поездка за рубеж, – его сосед поджал губы:

– Первая в капиталистическую страну, но вы, товарищ Плавников, пока не готовы достойно представлять СССР, оказавшись во враждебном окружении, – историк блеснул очками:

– Но у меня доклад, – чуть не плача, сказал он, – программа конференции утверждена. Я еду в нейтральную страну, Швеция – не член НАТО, – председатель бюро покачал головой:

– Швеция размещает на своей территории военные базы североатлантического альянса. Бюро считает, что вы не созрели идеологически для такой командировки, товарищ Плавников, – он отложил папку историка, – всего хорошего, – перед ним лежал список, – товарищ Левин, Павел Наумович, прошу вас…

Павел поправил пламенеющий на белоснежной рубашке алый галстук. На лацкане купленного в Риме пиджака виднелся комсомольский значок. Перед бюро, разумеется, никто не садился. Павел вспомнил, что руки в карманы засовывать нельзя:

– И нельзя думать о том, как я их ненавижу, – он обаятельно улыбнулся, – мэтр прав, любая эмоция изменяет лицо, пусть и мимолетно, – председатель бюро откашлялся:

– Расскажите вашу биографию, товарищ Левин.

Павел вспомнил о могиле отца на далеком аляскинском берегу, о рве, куда сбросили тело его матери: