Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Ангелы, – давешний монтер покачивался, – давайте выпьем, ангелы, – Павел подставил стакан:

– И немедленно выпил, – одобрительно сказал мужичок, – так и надо, молодец, – забулькала прозрачная, резко пахнущая жидкость, монтер затянулся папиросой:

– Помолитесь, ангелы, за меня. Да будет светел мой путь, да не преткнусь о камень, да увижу город, по которому столько томился, – Павел залпом проглотил обжигающую горло зубровку:

– Пусть ангелы за всех нас помолятся…

Обняв на прощанье Витьку, он велел себе не оглядываться:

– Гудини гавкает, – Павел почти выбежал из пельменной, – бедный пес, он будет меня ждать, – мокрый снег ударил ему в лицо, Павел сморгнул слезы:

– Но я верю, что мы обязательно встретимся, – сунув в карман пальто пакет с мандаринами, он нырнул в вестибюль «Спортивной».

Оранжевые мандарины рассыпались по тканому шерстяному ковру в детской. Мухтар лежал в углу, деликатно сунув нос в лапы, подергивая хвостом:

– Тебе такого нельзя, – озабоченно сказал Матвей, подобрав мандарин, – но в санатории тебя будут кормить собачьей едой, – подсев к овчарке, он прижался щекой к мягкой шерсти:

– В санатории море, – вздохнул мальчик, – сейчас оно холодное, но потом потеплеет и мы искупаемся, – у Моти защипало в носу, но очищенный мандарин оказался сладким и мальчик повеселел. Мама уверила его, что в Крыму он найдет новых друзей:

– Следующей осенью мы вернемся в Москву и ты опять пойдешь в детский сад, – мама пощекотала его, – доктора велели тебе пожить на море, милый…

Осенью Мотя несколько раз болел с высокой температурой. После Нового Года врачи окончательно решили, что московский климат ему пока не подходит:

– Надо меня оз-до-ро-вить, – по слогам сказал он Мухтару, – и ты тоже оз-до-ро-ви-шь-ся, – мальчик справился с трудным словом. Овчарка ласково лизнула его в щеку.

Папа обещал Матвею, что они поселятся в санатории с бассейном и лошадьми. Мотя хорошо держался в седле, пусть и на маленьких пони. Мама рассказала ему о крымских горах и водопадах, о знаменитом дворце в Бахчисарае и городе воинской славы, Севастополе.

Моте только было жалко, что папа не едет с ними:

– У него работа, – сказал мальчик Мухтару, – он защищает нашу социалистическую родину, – Мотя гордился тем, что его отец – Герой Советского Союза:

– Только у детей космонавтов такие отцы, – папа возил его в Звездный Городок, – но мой дедушка, знаменитый разведчик, тоже Герой, а моя бабушка была военной летчицей и бомбила немцев…

Мама о себе рассказывала мало, Мотя только знал, что она училась в университете и занималась верховой ездой, а потом встретила папу. По словам родителей, его другие бабушка и дедушка умерли:

– Надо попросить у папы с мамой братика или сестричку, – решил Мотя, – мне будет веселее, – он был готов поделиться с братиком своми игрушками:

– Но сестричке придется покупать куклы, – понял Матвей, – а с братиком можно поиграть в машинки, – мама упаковала в чемоданы его гараж и железную дорогу, книжки и тетрадки, модель настоящей космической ракеты, которую Моте подарили в Звездном городке и альбом с фотографиями папы:

– Но я буду приезжать, мой хороший, – весело сказал папа, укладывая его вчера спать, – каждые выходные не получится, но два раза в месяц обязательно, – Мотя обнял отца, прижавшись светловолосой головой к его плечу:

– Ты всегда будешь со мной, – шепнул мальчик, – потому что мне так плохо, папочка, когда тебя нет, – Мотя любил маму, однако она больше напоминала ему воспиталку, как говорили его приятели, в детском саду:

– Или учительницу в школе, – Матвею было всего четыре года, но он задумывался о школе, – она учит меня музыке и английскому языку, мы ходим в музеи, но она всегда…, – не умея понять, что его беспокоит, мальчик только тяжело вздохнул:

– В общем, по папе я скучаю больше. Но по маме скучать нечего, она не ходит на работу, – отец серьезно ответил:

– Я очень постараюсь никогда не расставаться с тобой, мой милый, – с кухни повеяло выпечкой, Мухтар негромко гавкнул:

– Завтра утром мы поедем в аэропорт, – Мотя оживился, – ты полетишь с нами в одном салоне, – они отправлялись в Крым с дедушкой Леней, как мальчик называл товарища Котова:

– У нас будет отдельный коттедж, – Мотя подошел к большому зеркалу, – дедушка Леня покатает нас на катере, когда станет совсем тепло, – из зеркала на него смотрел высокий, белокурый, сероглазый мальчик:

– Ложечка, – вспомнил Мотя, – ой, где моя ложечка, – он никогда бы не признался приятелям в детском саду в своем пристрастии к старинной серебряной ложечке:

– Словно я малыш какой-то, – ложечка спокойно лежала в кармане его кожаного рюкзачка, – это мне папа подарил, на первый зубик, – он прочитал выгравированные английские буквы: «Baby».

– Папа меня так звал, – мальчик сунул ложечку обратно, – это значит малыш, – он бойко читал по-английски и разговаривал с мамой:

– Мотя, – раздался ее голос с кухни, – не объедайся мандаринами. Полдник готов, мой руки, милый, – быстро собрав с ковра фрукты, мальчик помчался в ванную комнату.

В мягком свете ночника на пальце Маши поблескивал голубой алмаз, обрамленный россыпью мелких бриллиантов. Высокий потолок спальни украсили причудливой люстрой муранского стекла. Обстановка в квартире на Фрунзенской напоминала Маше глянцевые страницы каталогов, по которым Гурвич делал заказы.

Из спальни давно убрали тяжеловесную довоенную мебель. Низкую кровать снабдили изголовьем из шкуры зебры. Ноги тонули в серебристом ковре, по полу разбросали замшевые подушки. К картине Кандинского добавился доставленный осенью портрет Маши. Девушка предполагала, что художник работал по фотографии:

– Но получилась я хорошо, – на холсте она стояла на набережной Невы, – Генрих рассказывал, что у тети Марты тоже есть ее портрет на морском берегу, – на картине ветер развевал ее длинные светлые волосы:

– Я люблю Ленинград, – заявил Гурвич, – и такой стиль хорошо смотрится в нашем интерьере, – Маша велела себе улыбаться:

– Я вообще всегда улыбаюсь, – девушка покосилась на спящего Гурвича, – кажется, он поверил, что я оттаяла, – ей на мновение стало брезгливо. В низкой тумбочке африканского черного дерева Гурвич хранил, как думала Маша, еще кое-какие заказы:

– Но такое в каталогах не публикуют, – девушка стиснула зубы, – он это привозит из заграничных командировок, – Маша напоминала себе, что есть измена душевная и телесная:

– Душой я чиста, – невесело думала она, – но, что касается тела, то здесь я ничего не могу поделать, – она не хотела раздражать Гурвича холодностью:

– Иначе он отправит меня в тюрьму или вообще расстреляет, – осторожно повернувшись, Маша уткнулась лицом в подушку, – Матвей ко мне привязался, но Гурвичу на это наплевать. Он поставит мне фальшивое надгробие, второе по счету, и мальчик посчитает, что я умерла, – Маша каждый день велела себе относиться к Матвею ровно: