Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Он не мой ребенок и никогда им не станет, – мысли о Феденьке были слишком тяжелыми, – но он славный мальчик, Гурвич не заслуживает такого сына, – засыпая, Мотя прижимался щекой к ее руке:

– Обними меня, мамочка, – бормотал мальчик сквозь дремоту, – поцелуй, пожалуйста. Я так тебя люблю…, – горячие слезы брызнули из глаз, Маша закусила зубами подушку:

– Феденька пошел в школу, – Гурвич привез ей цветной снимок сына, с ранцем и букетом дачных, как она думал, астр и гладиолусов, – кто сидит с ним над уроками, кто готовит завтрак, – она считала, что о ее сыне заботятся Журавлевы:

– Но мне никак отсюда не сбежать, – обреченно поняла Маша, – и даже поездка в Крым ничего не изменит, – Матвей действительно нуждался в перемене климата. Маша никогда бы не причинила вреда ребенку:

– Он должен пожить на морском воздухе, – вздохнула девушка, – но даже если я угоню лодку, то я не смогу миновать Черное море, Крым далеко от Турции, это не Батуми, – она понимала, что Гурвич не отпраляет их в Батуми именно из-за опасности ее побега:

– Матвей спрашивал меня, когда он получит братика или сестричку, – Маше на мгновение стало страшно, – Гурвич может подсунуть мне снотворное и…, – Маша вытерла мокрые щеки о подушку:

– Он знает, что я никогда не избавлюсь от ребенка, он надеется окончательно привязать меня к себе, – получив кольцо, Маша стала высчитывать, откуда Гурвич мог взять их семейную драгоценность. Она помнила рассказы дяди Джона:

– Максимилиан фон Рабе украл кольцо у дедушки Теодора, то есть у его первой жены, казненной в Лионе, – Маша заставила себя опять вытянуться на спине, – неужели Гурвич где-то встречался с беглым нацистом? Но Максимилиан не отдал бы колько просто так, – Маша задумалась, – значит, Гурвич его убил? Вор у вора дубинку выкрал, – пришло ей в голову, – хотя, если это так, то одним мерзавцем стало меньше, – девушка приказала себе не отчаиваться:

– Обо мне не забыли, меня не бросили, – на мраморе камина тикали антикварные часы, – и Генрих никогда мне не изменит, он меня ждет и верит, что я вернусь, – Маша сжала руку в кулак, – если бы я еще могла узнать, где сейчас живут Журавлевы и что случилось с Мартой, – она понятия не имела и о судьбе дочек дяди Эмиля:

– Их давно могли арестовать и расстрелять, – девушка закусила губы, – я здесь живу, словно на необитаемом острове, пусть и в центре Москвы, – она, правда, встречала в «Юности» и «Комсомолке» статьи и рассказы Павла Левина:

– Если бы он знал, что я в столице, он бы мне помог, – Маша шмыгнула носом, – отсюда мне письмо не отправить, но, может быть, в Крыму мне удастся послать ему весточку на адрес редакции, – Маше было никак не отвертеться, как зло думала девушка, от сопровождения проклятого Эйтингона. Матвей называл бывшего соратника Берия дедушкой Леней:

– У дедушки руки по локоть в крови, – стрелка на часах подходила к двум ночи, – впрочем, как и у самого Гурвича. Но Матвей еще и читает рассказы о Ленине, пусть и в детском саду, – пользуясь свободой в выборе книг для ребенка, Маша никогда не рассказывала Матвею о советской власти:

– Но в детском саду они только и делают, что трещат о Ленине, – девушка закрыла глаза, – хорошо еще, что их пока не водили поклоняться мумии тирана, – она вздрогнула от неожиданного звонка нового, переносного американского телефона. В спальне лежала только трубка. Гурвич, зевнув, приподнялся:

– Спи, милая, – ласково сказал он, – это по работе, – Маша услышала короткое:

– Хорошо, я сейчас приеду, – зашуршала одежда, – ждите меня…, – присев на кровать, Гурвич коснулся губами ее щеки:

– Мне надо отлучиться, – шепнул он, – я приеду в аэропорт вас проводить. Отдыхай и ни о чем не волнуйся…, – дверь спальни закрылась, Маша сглотнула слезы:

– Я все равно вырвусь отсюда, рано или поздно.

Крепко заваренный чай пах душицей и зверобоем, отливал рубином в стаканах тяжелого хрусталя. Подстаканники черненого серебра расставили на кубачинском подносе:

– Варенье у меня свое, – добродушно сказал Эйтингон Ювелиру, как он по старой памяти звал бывшего посла СССР в Венгрии, а ныне председателя КГБ СССР, – я здесь стал совсем деревенским хозяином, – он подвинул Андропову блюдце антикварного фарфора, – хотя с твоим диабетом и ночным временем на дворе лучше ограничиться медом, – Андропов был младше Эйтингона на пятнадцать лет. Наум Исаакович, разменяв восьмой десяток, совершенно не чувствовал возраста:

– Это он выглядит, словно кандидат на место в Мавзолее, – незаметно усмехнулся Эйтингон, – в Кремле все либо бледные, либо рыхлые, словно Ленечка…, – Наум Исаакович действительно увлекся пчеловодством:

– Здесь еще нетронутые леса, – он намазал янтарное яблочное варенье на свежий калач, – пчелы не испорчены городской химией…, – зимой Эйтингон каждый день ходил на лыжах и круглый год прогуливал своих овчарок. Свора у него была отличных лагерных кровей:

– Говоря о возрасте, – Андропов поджал тонкие губы, – полковник Петренко должен летом отправиться на заслуженный отдых. У него тридцать лет стажа, если считать войну, – Эйтингон повертел легкомысленную пластиковую зажигалку с рекламой американских сигарет:

– Полковник Петренко исключительного калибра жук, – сказал задумчиво Наум Исаакович, – но нам интересны не его гешефты с палехом и другим товаром, а его покровители…

Став главой КГБ, Андропов ввел в обиход еженедельные посещения спецдачи, как в документах звалось пристанище Эйтингона:

– Он понимает, что моим опытом не разбрасываются, – Ювелир невозмутимо жевал особый, больше похожий на вату диабетический хлеб, – но я все равно не могу спросить у него о судьбе Павла и не могу даже обмолвиться о девочках…, – Наум Исаакович предполагал, что он так и не узнает о случившемся с Аней и Надей:

– Но насчет Странницы мы хорошо сработали, – довольно подумал он, – Саша не зря получил очередной орден…

Вернувшись из берлинской командировки, мальчик, правда, был расстроен случившимся там фиаско, как прямо говорил Саша:

– Он вообще не склонен ходить вокруг да около, – понял Эйтингон, – истинный внук своего деда, – услышав о стрельбе из машины, припаркованной на студенческой стоянке, Наум Исаакович поинтересовался:

– Ты не мог наскочить в Берлине на кого-то, видевшего тебя? Например, – он помахал музыкальным журнальчиком, – на Джона Леннона? – Саша в сердцах отозвался:

– Если бы я наскочил на Леннона и он бы меня узнал, он стал бы трупом. Нет, скорее всего, БНД послало машину к университету из-за проклятого Рабе. Его плотно пасут, зная интерес Штази к его похищению и дальнейшим, – он поискал слово, – мероприятиям с ним…

Саша решил, что даже товарищу Котову не стоит знать о рыжей шлюхе, как он про себя называл проклятую девицу. Упомяни он об Африке, товарищ Котов уцепился бы за ниточку: