Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Эклеры мне придется взять в дорогу, – он развел руками, – мой самолет через полтора часа, – генеральша ахнула:

– Я тебе кофе сварю, Сашенька и сделаю бутерброды, я быстро обернусь, – он отозвался:

– Фляга у меня старая, Наталья Ивановна, суворовских времен, – Федор зачарованно спросил:

– Товарищ майор, вы едете на особое задание? – Михаил Иванович привлек внука к себе:

– Именно так. Но мы не прощаемся с Александром, он непременно нас навестит, – взглянув в спокойные, выцветшей северной голубизны глаза генерала, Саша согласился:

– Непременно. До скорой встречи, Федор.

В открытой палехской шкатулке поблескивал вороненый ствол офицерского нагана. Оружие прошло с бывшим генералом Журавлевым всю войну:

– На Музейном Острове у меня был этот пистолет, – Михаил Иванович сидел перед чистым листом, заправленным в машинку, – с ним я арестовывал герцога Экзетера и его приятеля, музыканта…

Он помнил ящик шотландского виски, присланный после капитуляции в ставку советских войск в Карлсхорсте. Над разрушенным Берлином висел серый дым, но в пригородах, как ни в чем не бывало, цвела сирень:

– Я тогда был занят Мартой, – он отхлебнул коньяка из хрустального стакана, – но виски мы с ребятами распили быстро. В мае сорок пятого мы не делали из мухи слона и не писали рапорты о мелочах, вроде ящика спиртного, – Журавлев тяжело вздохнул, – тогда не ставили каждое лыко в строку, – он понимал, что визит Саши в Горький не был случайностью:

– Он хорошо собой владеет, – с восхищением подумал Журавлев, – он знает, что Федор сын Маши, однако он и бровью не повел, услышав наши сказки, – по их с Натальей мнению, ребенку не стоило знать правду о судьбе его родителей:

– Но мы тоже ничего не знаем, – пришло в голову генералу, – а Саша на наши вопросы не ответит, уважая субординацию и военную дисциплину, – ревизора, как про себя называл Журавлев Сашу, прислали в Горький не просто так:

– В Москве что-то происходит, – взгляд генерала возвращался к оружию, – что, если они узнали о моем предательстве? – ему почти захотелось протянуть руку к пистолету. Журавлеву показалось, что он слышит шум на лестничной площадке. Часы показывали почти два ночи:

– Арестовывают всегда ночью, – он уронил голову в руки, – я приезжал с такими машинами, – он помнил плачущих детей, разбросанные по полу вещи, бесцеремонное хлопанье дверями квартиры:

– Наталью не арестуют, – Журавлев цеплялся за последнюю надежду, – сейчас не то время. Но их с Федей выгонят из квартиры, им будет негде жить, – слезы закапали на сукно стола, – я дал обязательство работать на запад четверть века назад, но в таких вещах нет срока давности, – он не мог представить себе расставание с женой или внуком:

– Наталья хранит его крест, – пришло в голову генералу, – или это крест Маши? Она отреклась от нас, она может не быть нашей дочерью, – он вспомнил умершую после рождения девочку Антонины Ивановны, – а жена Воронова была шпионкой и действительно могла поменять детей, – сейчас это не казалось Журавлеву важным:

– Какая разница, – он вытер слезы, – мы своими руками послали на смерть поверивших нам. Я отвез Володю в детский приемник, я велел Наташе забыть о Марте и выбросить ее фотографии, – деревянный крестик он нашел в комоде жены, когда Наталья попросила его починить разболтавшийся ящик:

– Рядом лежало Евангелие, – Журавлев чиркнул спичкой, – она ходит в церковь, то есть ходит тайно, – дым сигареты обжег губы, – мы предали наших детей, пусть и приемных, и Господь наказал нас, открыв Маше правду, – генерал не знал, верит ли он в Бога, но все равно попросил:

– Не забирай у нас Федю, пожалуйста, – слезы катились по лицу, – оставь нам мальчика, дай нам его вырастить, – Журавлев не мог лишиться внука:

– Пусть по крови Федя нам и не внук, – он оглядел дубовые полки с книгами, парадные фотографии семьи, снятые осенью в ателье, – нам дали последний шанс, – Федор, сидящий между бабушкой и дедушкой, широко улыбался:

– Федя наш ребенок, – твердо сказал себе Журавлев, – но вдруг здесь появится Маша или кто-то оттуда, – генерал оглянулся на задернутое шторами окно, – и мне придется сделать выбор, – Журавлев знал, что его расписку о сотрудничестве никогда не уничтожат:

– Такие документы хранят вечно, – он велел себе собраться, – надо совершить упреждающий удар, как говорили на войне…

Отвечая за безопасность атомного проекта в бывшем Сарове, а ныне закрытом городе Арзамас-16, Михаил Иванович сообщал в Москву, в отдел внутренней безопасности Министерства Среднего Машиностроения о подозрительных разговорах в среде физиков:

– Они только и делают, что ведут подобные разговоры, – генерал вытащил из запирающегося ящика стола пухлую папку с завязанными бантиком шнурками, – например, отмечая новый год на проекте, – в Арзамасе-16 хватало осведомителей. Журавлев полистал тонкие страницы, заполненные убористой машинописью:

– Марта всегда болталась рядом с ним, – генерал допил коньяк, – немудрено, что она закончила диссидентством и покушением на жизнь Генерального Секретаря, – Журавлев в который раз поблагодарил сидящего в опале Никиту, как он называл Хрущева, за либерализм:

– При Иосифе Виссарионовиче за такое расстреляли бы и меня и Наталью, – он передернулся, – а Федора отправили бы в детский приемник. Надо прикрыть себя со всех сторон, – он нашел нужный лист, – как говорится, своя рубашка ближе к телу…

Затрещала пишущая машинка. Просиживая днями за бумажной работой, Журавлев научился ловко печатать:

– Считаю своим долгом сообщить об антисоветских настроениях и разговорах отстраненного от работы на объекте Арзамас-16 академика Сахарова, – Сахарова убрали с проекта после публикации его диссидентских статей на западе, но въезд в город ему не запретили. Журавлев зазвенел кареткой.

– Будучи приглашенным на празднование Нового Года, он отрицательно отзывался о политике Советского Союза за рубежом и о советском строе вообще, – генерал выдохнул:

– Теперь мне легче. Теперь все будет хорошо, – ловко поменяв исписанный лист на чистый, Журавлев продолжил печатать.

На покрытом оспинами вспучившегося лака столе в учительской лежала разорванная, яркая стенгазета. Поперек надписи: «Позор израильским агрессорам» красным карандашом вывели сочную фразу. Мат сопровождался тремя восклицательными знаками.

Ученик восьмого класса зареченской средней школы Исаак Бергер не снимал потрепанного серого картуза даже в помещении. Местные ребята таскали форму старого образца, с шароварами и кителем, перетянутым ремнем. Ходили слухи, что Исаак залил в пряжку ремня свинец: