Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй

В последний раз Павел видел человека, которого он долго считал отцом, одиннадцать лет назад. Юноша разглядывал сильное лицо, с почти сгладившимся шрамом на лбу. Котов носил твидовый пиджак с заплатками на локтях, белоснежную рубашку с расстегнутым воротом. Павел с удивлением увидел на нем джинсы:

– Следит за модой, мерзавец, – юноша бросил взгляд на антикварный стол с тремя телефонами, – он почти не изменился, только поседел… – Котов коротко стриг густые волосы цвета перца с солью:

– У него появилось больше морщин, но не скажешь, что ему идет седьмой десяток… – насчет седьмого десятка Павел только предполагал. Они с сестрами не знали ни возраста, ни настоящей фамилии Котова:

– Только имя, Наум, которое тоже может оказаться фальшивкой, – зло подумал Павел, – не собираюсь я ему ничего говорить. Я только хочу посмотреть ему в глаза…

Глаза у Котова были карие, спокойные, с золотистыми искорками. Павел вспомнил о старой, выцветшей фотографии в саквояже, где он держал наличные:

– Правильно я сделал, что не оставил снимок папы на Патриарших прудах, – порадовался юноша, – и на Арбате его тоже хранить не стоило. Жаль, что я не знаю, как выглядела моя мать. Лючия, ее звали Лючия. У близняшек есть могила, куда можно прийти, а мои родители сгинули без следа… – на глаза навернулись слезы, Павел велел себе собраться. Он не хотел плакать перед Котовым, что-то у него просить или о чем-то рассказывать:

– Много чести, – решил юноша, – он от меня и слова не услышит. Он, наверняка, знает, что Аню арестовали. Судя по здешней обстановке, он не последний человек в Комитете… – Павел окинул взглядом искусно отреставрированную мебель и персидский ковер, – у него даже подлинник Левитана висит. Ему на нас наплевать. Он одиннадцать лет о нас не вспоминал, а сейчас приказал привезти меня, чтобы узнать, где Надя. Обещаю, что я и рта не раскрою…

В хрустальной пепельнице дымилась сигарета. Пахло крепко заваренным кофе и сандалом.

Один из телефонов зазвонил. Эйтингон, не глядя, дал отбой аппарату:

– Ему шестнадцать лет, – Наум Исаакович взглянул на спокойное лицо парня, – он как две капли воды похож на предателя Юдина… – Эйтингон хорошо помнил допросы бывшего партизана, – но осанка и манеры у него материнские, заметен аристократизм… – Павел напомнил ему портреты времен итальянского Ренессанса:

– Я видел картину в Музее Метрополитен, до войны. Бронзино, «Портрет молодого человека с книгой». Павел даже стоит точно так же… – зазвонил второй телефон, прямая линия с Лубянки. Эйтингон опять дал отбой. Павел даже не сделал шага в комнату:

– Я вижу, что ты занят, – услышал он холодный голос парня, – впрочем, я тоже здесь ненадолго… – Павел раздул ноздри, его лицо дрогнуло, – я знаю, что ты не мой отец… – Эйтингон не успел ничего сказать. Юноша оторвался от косяка. На Эйтингона пахнуло знакомым ароматом пряностей:

– Он тоже носит Floris, – понял Наум Исаакович, – судя по его одежде, с ним все хорошо. Непохоже, что его привезли сюда из колонии. Надо у него спросить о девочках. Но как он узнал о Юдине, его не могли допустить до таких папок… – юноша повторил:

– Не мой отец. Ты не имеешь ко мне никакого отношения… – Эйтингон вспомнил мягкие ручки мальчика, обнимавшие его за шею, мирное сопение собаки, страницы детских журналов, разбросанных по кроватке:

– Я читал ему о Питере Пэне и Белоснежке. Он брал мою ладонь, подсовывал себе под щеку и так засыпал. Он любил грызть печенье в постели. Я всегда приносил ему что-нибудь с кухни… – Павел вскинул голову:

– Никакого отношения, – красивое лицо юноши замкнулось, – я знаю, что моя мать мертва, что ее зарыли в лагерном рву с другими зэка… – он сжал кулаки, – где мой отец, Павел Юдин, что с ним… – Эйтингон растер окурок в пепельнице:

– Нет смысла притворяться, – устало подумал он, – я вижу по его глазам, что он мне не поверит. Он ничего не скажет о девочках, спрашивать бесполезно… – Эйтингон зажег еще одну сигарету:

– Твой отец, – сказал он, – пропал без вести на Колыме. Он бежал из лагеря, но следов его не нашли. Скорее всего… – Эйтингон почувствовал странную радость, – он сдох в каком-нибудь болоте, его кости обглодало зверье… – ему было неожиданно приятно смотреть на изменившееся лицо парня:

– Пусть помучается. Случившееся в прошлом ничего не значит, – напомнил себе Эйтингон, – и вообще, прошлого не существует. Прошлое творим мы. Если кто-то попытается задать ненужные вопросы, он исчезнет, как исчез Уинстон Смит или отец Павла. Нечего жалеть парня, он приехал сюда крикнуть, как он меня ненавидит. Проклятая кровь предателей, ничего с ней не сделаешь. Мерзавка Марта такая же, дочь своей матери. Но Кукушки больше нет и Марта тоже сгинет без следа… – ничего не ответив, Павел пошел к распахнутой двери. На пороге юноша обернулся:

– Тварь, – брезгливо сказал он, – надеюсь, что я больше никогда тебя не увижу… – зазвонил очередной телефон. Павел от души грохнул дверью. Прислонившись к шелковым обоям, не обращая внимания на охранников, юноша опустил лицо в ладони:

– Мой отец может быть жив, – Павел незаметно вытер слезы, – жив. Я сделаю все, чтобы его отыскать, но пока надо скормить им фальшивку о Наде…

Глубоко вздохнув, он велел охранникам: «Везите меня на Лубянку, к товарищу Матвееву».

Над подтаявшим льдом Ламы полыхал огненный закат. Вдалеке послышался гудок электровоза, размеренно забил колокол Возмищенской церкви.

Храм упраздненного при императрице Екатерине Николо-Богородицерождественского монастыря оставался единственной открытой церковью в городе. Марта прошла через погребенный под сугробами, почти разрушенный Волоколамский кремль. Воскресенский собор, выстроенный в пятнадцатом веке удельным князем волоцким, Борисом Васильевичем, больше напоминал руину:

– Здесь тоже углы обваливаются, – поняла Марта, – а ведь церковь шестнадцатого века… – она прочла вделанную в угол храма каменную доску:

– Церковь сия возведена по словеси митрополита Луки в году 7045 от сотворения мира… – Марта разобрала почти стершиеся буквы:

– В году 7057 от сотворения мира добавлена трапезная, попечением боярина Федора Васильевича Вельяминова и повелением архимандрита Ионы Возмищенского. Строил же мастер Повилика Тверитин… – от трапезной не осталось даже фундамента. Марта сунула в карман ватника валявшийся на волглой земле кусочек старинного кирпича:

– Надо папе рассказать, – она мимолетно улыбнулась, – хотя папа, наверное, знает о храме. Надо еще добраться домой и обрадовать папу тем, что он теперь прадед, а мама прабабушка… —

В темном провале растворенной храмовой двери переливались огоньки: