Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

За столом боярыня спросила:

– Феодосий, ходим мы в церковь, кланяемся святым иконам, свечи ставим. Для чего все сие, как думаешь?

– Федосья Никитична, ровно что идолы сие языческие… – вздохнул монах:

– Духом подобает поклоняться Отцу нашему небесному, а не поклоны бить или на землю падать, или, как варвары какие, проскуры и свечи в церковь приносить. Матвей Семенович со мной не согласен, но все же скажу я. Иисус, хоша и пророк был, но был человек и сын человеческий, как и все мы.

– Не сын Божий? – Феодосия испытующе посмотрела на Косого.

– Нет… – твердо ответил он.

– Федосья Никитична, пока Феодосий наш отдыхает, разговор есть у меня к тебе… – они с Башкиным шли через луг к реке. В самом разгаре было московское лето. Феодосия остановилась.

– Матвей Семенович, цветов нарву Феодосию, поставлю ему в горницу. Столько времени он в темнице пробыл, хочется порадовать человека.

Башкин смотрел на ее тонкое, словно иконописное лицо, на длинные пальцы, мягко касающиеся свежей травы. Чудилось ему, что вся она соткана из света и запаха цветущих лип.

Полуденную тишину нарушало только жужжание пчел. Высоко в небе парил, раскинув крылья, одинокий коршун.

Она поднялась, пряча лицо в охапке цветов.

– Матвей Семенович, случилось что?

– Случилось… – он сглотнул комок в горле.

Слушая его, Феодосия молчала. Краска сбегала с ее лица, пока не стало оно совсем бледным, даже губы бросило в синеву.

– Посему иду я на суд, – закончил Башкин, – что без тебя нет жизни мне. Умру, дак умру, хоша под пытками, хоша на костре. Бежим вместе, Феодосия! На свободе мы сможем жить, как захотим, всегда останемся рядом, до смерти нашей.

Он протянул к ней руку. Женщина медленно отступила назад.

– Обещалась я до смерти другому человеку, Матвей Семенович. Нет у меня пути иного, окромя того, что выбрала я, с Федором повенчавшись.

– Люблю я тебя, Феодосия. Разве можно любящего тебя оттолкнуть… – она вскинула голову, в скромном плате:

– Не искала я твоей любви, а что пришлась я тебе по сердцу, дак моей вины здесь нет. Уезжай с Феодосием, Матвей Семенович. Даст Бог, ты еще встретишь ту, что полюбишь. Я здесь останусь, с мужем моим, с дитятей нашим. Не надо мне ничего другого. Разговор сей забудем, что ты, что я. Не было слов сих сказано.

– Как не было? Не ведаешь ты, боярыня, что на смерть меня сейчас обрекла, дак знай теперь!

Феодосия пошла к усадьбе. Башкин смотрел ей вслед, пока не пропала она из виду, словно растворившись в полуденном мареве.

Федор приехал в подмосковную ранним вечером. На луга опускался туман, с реки тянуло сыростью. Спешившись, он отвел коня в стойло. Тишина стояла на усадьбе, ровно и не было никого вокруг. В окне Федосьиной горницы подрагивал огонек свечи.

Жена ждала его, прислонившись виском к резному столбику крыльца, с убранными в домашний плат волосами. Тени залегли под глазами, словно не спала ночь боярыня. Тонкие пальцы теребили жемчужную понизь на шее.

– Марфуша здорова ли? – ломким, не своим голосом спросила она.

– Здорова и весела боярышня наша… – притянув к себе жену, Федор прижался губами к ее лбу: «Не заболела ли ты, Федосеюшка? Сама горячая, а руки холодные, как лед».

Она взглянула на мужа снизу вверх. Федор поразился ее взгляду. Так смотрели подранки на охоте, прежде чем добивали их.

– Есть у меня до тебя разговор, Федя. Да только, боюсь, не по душе он тебе придется.

Они уселись на косогоре над рекой. Феодосия опустила голову на колени. На заливные луга на том берегу медленно наползал закат. Брусничный свет растворялся в чернильной темноте ночи, где проглядывали первые звезды

Приобняв жену за плечи, Федор почувствовал, как слабеет под его рукой застывшее тело.

– Не виню я тебя, Федосья. Сама знаешь, не таким я был, когда венчались мы. Думал я о сем давно, да только сейчас вслух заговорил.

– Боялась я, Федя… – уткнув лицо в ладони, она разрыдалась. Федор испугался. Первый раз видел он жену плачущей. Даже когда Марфу она рожала, ни слезинки не пролила.

– Ох, как я боялась! Я с детства одно знала, чужим не доверяйся, шаг за порог дома, дак там враги все, проговоришься, хоша словом единым, и на дыбе повиснешь. И замуж за своего вышла. А здесь ты, но не могла я ничего сказать. Вдруг решишь ты, что ведьма я, еретичка, и гореть мне на костре. Или сам кому слово молвишь и под пыткой дни свои закончишь… – она вытерла рукавом заплаканное лицо: «Как можно любимого на смерть посылать?»

– Как ты могла подумать, что донесу я на тебя? Ты жена моя, плоть моя, ежели больно тебе, то и мне больно, заботит что тебя, то и мои заботы. До смерти нас Бог соединил… – Федор прижал ее к себе.

Феодосия стиснула его пальцы.

– Что тебе Матвей говорил, дак неужели могу я хоть на столечко в тебе усомниться? Говорил и говорил. Глядючи на тебя, любой голову потеряет. Не думай о сем, забудь.

– Как жить-то теперь будем, Федор? – она покусала сухие губы.

Боярин развел руками.

– Как жили, так и будем. Сдается мне, легче нам жить станет, хоша ненамного, а легче.

– А Марфуша?

– Пока пусть растет, там посмотрим. Тебе батюшка твой когда все рассказал?

– Как десять или одиннадцать мне исполнилось. Федор, но как же так?

– Что?

– За то, что я тебе сейчас поведала, на костер отправляют.

– Я Феодосия из тюрьмы монастырской спас, за что меня тоже по голове не погладят, коли узнают… – хмуро сказал Федор:

– Через две недели царь из Кириллова монастыря на Москву тронется. Надо, чтобы ко времени сему и духу Косого здесь не было. Я бы и Башкина с ним отправил, но ежели человек на дыбу рвется, я его оттаскивать не буду. Ты мне скажи, сможет ли батюшка твой помочь нам в сем деле?

– Ты как хотел Феодосия-то вывозить?

– Дак через Смоленск. Есть у меня там человечек, обязанный мне кое-чем. Он провел бы Косого до литовской границы. Но сейчас думаю, не лучше ли грамоту отцу твоему спосылать? Есть же у вас на Москве тайные гонцы? – Федор взглянул на жену.

– Все ты знаешь, – улыбнулась она.

– Все да не все. Например, читал я послания архиепископа Геннадия…

– Пса смердящего! – перебила в сердцах Феодосия:

– Он да Иосиф Волоцкий заклятые враги наши. Вез он по Новгороду людей на казнь, дак одел их в берестяные шлемы и написал на них «Се есть сатанино воинство», а потом велел шлемы сии на их головах и поджечь.

– Что Геннадий про вас пишет, знаю, а что вы сами говорите, не знаю, а узнать бы хотелось.

– Дак я могу и сейчас, – Феодосия осеклась, прерванная долгим поцелуем мужа.

– Не время для богословия, луна давно поднялась… – Федор протянул ей руку: «Пойдем».

– Далече?

Он подтолкнул ее вперед.

– Ежели муж говорит, пойдем, дак надо идти, а не вопросы задавать. Как в Новгороде мужья с женами живут, не разумею… – смешливо пробормотал Федор.