Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

– Про всех не скажу, не знаю… – Феодосия часто задышала.

– Значит, мне повезло… – Федор уложил ее обратно на подушки: «Иной раз посмотришь на тебя, вроде скромница, глаз не поднимет, воды не замутит, а потом диву даешься, что вытворять умеет».

– Сам же и обучил, – простонала Феодосия.

– Покажи умения-то… – Федор вдохнул цветочный запах ее волос, почувствовал ее губы, совсем рядом.

– А ты? Тоже покажешь?

– Ты еще и не знаешь, на что я способен… – он притянул жену к себе. Не понимая, где ее тело, где его, Феодосия обняла его сильно, как еще никогда не делала.

– Только вернись ко мне, обещай… – она вытянулась в его руках,

– Обещаю, – прошептал Федор: «Ты мой дом, мое счастье, единственная любовь моя. Я вернусь, Феодосия».

– Поворотись-ка, – Прасковья Воронцова придирчиво оглядела дочь:

– Опять в груди убирать надо. Зачем ты себя, Марья, голодом моришь, за день едва ломоть хлеба съела. Гляди, венчание длинное, еще сомлеешь в церкви.

Марья нетерпеливо притопнула ногой.

– Не могу я есть, матушка. Сначала почти три года ждали, потом сговорились на после Успенья, а теперь Покрова ждать. Сколько ждать еще, кусок в горло не лезет!

– Не гомони, – Прасковья одернула на дочери опашень… – доведешь себя, не евши, да рыдая день-деньской, до того, что муж под венцом не узнает. И так глаза запали.

Марья схватилась за ручное зеркальце.

– Вовсе не запали, – она повертела головой: «Придумаешь ты, матушка».

– Сядь-ка, – похлопала по лавке Прасковья: «Поговорить мне надо с тобой».

– Говорили, – закатила глаза Марья: «Знаю я все!»

– Я не про сие, – вздохнула Прасковья:

– Ты не ребенок, Марья. Мы с батюшкой твоим двадцать годов живем в любви и согласии. Я всегда ему доверяла и сейчас доверяю, и нет у меня в нем сомнений. Ты замуж выходишь хоша и за сродственника нашего, за сына достойного человека, но ты знаешь, что про Матвея говорят. Ты девка собой видная, разум у тебя в голове стал появляться, но ежели муж от жены гулять зачнет, дак его ничем не удержишь.

– Не загуляет от меня Матвей, – раздула ноздри Марья: «Не посмеет».

Прасковья махнула рукой:

– В девках сидючи, все сие говорить горазды. Не будет, не посмеет, не позволю. Потом, как их муж кулаками али плетью поучит, дак утрут слезы и ноги перед ним молча раздвинут, даже если он только что с срамной бабы слез. Потому как он муж и отказать ему нельзя. Не приведи Господь, еще дурную болезнь какую принесет.

– Не таков Матвей… – резко отозвалась Марья: «Может, было что раньше, но сейчас не таков он. Батюшка али Федор Васильевич тоже гуляли до венчания, а теперь мужья верные».

Прасковья усмехнулась: «Не рассказывать же девке, что отец ее под брачные венцы пришел не изведав никаких утех плотских».

Марья уткнулась лицом в мягкое материнское плечо.

– Все хорошо будет, матушка. Мы с Матвеем проживем в любви и согласии, сколько Господом отпущено. Ты еще внуков понянчишь.

– От Степана внуков, чую, долгонько ждать… – кисло отозвалась Прасковья: «Не сказывал он тебе часом, не пришелся ему по сердцу кто из дочерей боярских?»

Марья скорчила гримасу.

– Степе лодьи девушек во сто крат милее. Вчера говорили с ним, дак он ждет венчанья, чтобы в Новгород удрать. Еще на Поморье хочет поехать.

– Святый Боже, – перекрестилась Прасковья: «Вот и расти парней. Уйдет на цареву службу али воевать, и поминай, как звали. Петенька, кажется, младенчик несмышленый, но отец на охоту его возит и в седле он крепко сидит. Не успеешь оглянуться и он вырастет…».

– На то и я, чтобы завсегда при тебе остаться, матушка… – Марья чмокнула мать в прохладную щеку. Они обнялись, сидя на лавке. Так их и застал вошедший в горницу Михайло Воронцов.

Соборный суд начинался ни шатко ни валко. Святые отцы после трапезы рассаживались в палатах, перешептывались, искоса взглядывая на Федора.

Вошел сухощавый, седовласый митрополит Макарий. Святые отцы заторопились к нему под благословение. Зорко оглянув залу, приметив Вельяминова, митрополит поманил его к себе. Поклонившись, Федор поцеловал старческую руку. Макарий пристально взглянул на него:

– Не ты ли иноку Вассиану из Чердынского монастыря отец по плоти? Федор Васильевич, так?

– Так, владыко.

– Спасибо тебе, боярин за сына, угодил, – обнял его митрополит: «Игумен его пишет, что нет во всем Пермском крае монаха, более его заботящегося о просвещении инородцев. Не токмо зырянский, но и остяцкий язык он выучил, ездит к ним в становища, Евангелию учит, школу при монастыре устроил.

Федор помнил Вассиана мальчишкой, когда сына еще звали Василием. Аграфена-покойница не любила первенца, считая себя виноватой в уродстве ребенка. Сам Федор при больном мальчике тоже стыдился своего роста, широких плеч и громкого голоса. Приходя к нему, сын завороженно трогал оружие. Когда отец осторожно посадил его на смирного коня и сделал круг по двору, Вася только восторженно ахнул.

Читать сын научился сам. Федор с Аграфеной с удивлением услышали, как трехлетка по складам разбирает Псалмы. Отец стал заниматься с ним каждый день. Вскоре Вася бегло читал и начал писать. Федор немного обучил его греческому. Когда стало понятно, что сын уйдет в монахи, Василий начал учиться у священников.

Они не виделись восемь лет, с той поры, как Вассиан уехал из Троицкого монастыря на служение иноческое в дальний Пермский край.

– За книги богослужебные тоже спасибо тебе, Федор Васильевич, – донесся до него голос Макария: «Ежели б не ты, дак мы бы раскачивались Бог ведает сколько. Теперь Евангелие да Псалтырь более переписывать не надо».

– Ради святого дела, владыко, я завсегда готов послужить, – отозвался Федор. Боярин решил, что надо съездить в Чердынь к Вассиану и привезти туда сестру его единокровную.

– Долог путь, а надо, – пообещал он себе, усаживаясь в кресло, что стояло особо для царского боярина ближнего: «Федосья порадуется и Марфе полезно другие края повидать».

В опочивальне Воронцовых горела единая свеча. Михайло захлопнул рукописный Псалтырь.

– Как Марья?

Прасковья отложила вышивание.

– Не ест ничего, с лица спала, дак я ее не виню, – она помолчала, – сколько томить можно девку? Говорила я с ней насчет Матвея, что слухи разные про него ходили, хоша он и остепенился в последнее время.

– А она что? – усмехнулся муж: «Небось, брыкалась? Не такой Матвей, мало ли что о ком брешут?»

Прасковья кивнула:

– Поди скажи девке влюбленной, что плохое про нареченного ее, живьем тебя съест. Мне бы тоже до свадьбы про тебя что сказали, дак не послушала бы.

– Про меня и говорить нечего было… – Михайло потянулся: «Я ж тогда был ровно как Степа сейчас. Только у него лодьи на уме, а у меня кони да доспехи были. Какие девки, я об них и не думал!»