Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

– Чушь городишь, – отрубил Вельяминов: «Отродясь я на невинного руки не поднимал и не подниму до смерти моей. Остается мне, Матвей Семенович, надеяться, что выдержишь ты».

– Но ведь я бы мог…

– Мог бы, – усмехнулся Федор:

– Только жена моя, как в Писании сказано, плоть едина со мной. Хоша бы ты и донес на меня, не досталась бы тебе Феодосия. Не потому, что не может она другого возлюбить. Может, однако если б она полюбила тебя, она б пришла ко мне и сказала о сем… – Вельяминов помолчал:

– И говорить не стоит более. Не такой ты человек, боярин, ты мне поверь.

Взявшись за чтение, Феодосия отложила книгу. Неуютно было ей в залитой утренним солнцем светелке.

– За Марфой надо спосылать… – подумала она: «Может, Прасковья и Петю с ней отпустит. Хлопот много, к свадьбе готовиться, что он под ногами будет мешаться. Здесь хорошо бы деткам вместе было».

– Смотри, что принес я тебе, – Федор переступил порог: «Косому я тоже в дорогу такую дал. Первый псалтырь московской печати».

Длинные пальцы сомкнулись на кожаном переплете.

– Что будет с нами, Федя? – подняла она глаза на мужа: «Чего ждать?»

Вельяминов, не глядя, раскрыл книгу на середине.

– Сказано в Псалмах Давидовых, Федосья: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя?»

– Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю… – продолжила Феодосия.

– Иного пути нет… – Федор обнял жену, так что стали они единым целым.

По тверской дороге неторопливо пылил запряженный невидными конями возок.

По ярославской, из далекого Кириллова монастыря, гнал на кровном жеребце гонец. Где проезжал он, звонили в церквях колокола, зажигали свечи, зачинали панихиды за упокой души. Шли по его следам с севера тяжелые, грозовые облака.

– Дак что с мамкой-то стало? Той, что царевича Димитрия, мир праху его, – Феодосия набожно перекрестилась, – из рук выпустила?

Василиса Аксакова, приехавшая с поездом царицы из Кириллова монастыря, помрачнела.

– Государь ее посохом в висок ударил, ногами топтал, а как остыл, она и мертвая была. Еще кричал: «Лучше б ты сама сдохла, ведьма». Из взрослых никто даже воды не нахлебался, место мелкое. Только со струга по мосткам на берег сойти. Кто знал, что они перевернутся? Младенец ведь, сколько ему надо?

– А что царица? – спросила Прасковья.

– Металась, выла, а потом всю дорогу до Москвы лежала и плакала. Тихо, жалобно. Все повторяла: «Не надо было маленького туда возить, говорили государю». Еще, матушки, сказывают… – Василиса понизила голос.

– Что?

Аксакова оглянулась по сторонам.

– Государь к Максиму Греку ездил, перед тем как на богомолье отправиться. Тот ему сказал: «Путь дальний, трудный, неча жену и младенца новорожденного брать». Но царь не послушался.

– Бедная царица-матушка. Хуже нет дитя потерять, еще и вымоленное… – вздохнула Феодосия.

– Федосья, Параша, – донесся из опочивальни слабый голос. Анастасия откинулась на высокие подушки. Красота царицы поблекла, под глазами залегли круги, неубранные волосы падали на плечи:

– Надо мне встать сегодня… – Анастасия повела рукой.

– Окстись, государыня, – охнула Феодосия: «Нельзя тебе…»

– Не буду ходить, другую приведут, – отрезала Анастасия:

– Тебе, Федосья, хорошо. У твоего Федора сын, а что ты дочку ему родила, оно и лучше. Твоя Марфа с Матвеем за богатство не поспорит, взамуж уйдет. Здесь же не деревни в наследство, а страна цельная. Пои меня травами, но чтоб я сегодня вечером на ногах была.

Прасковья осторожно взглянула на царицу.

– Что зыркаешь? Нынче нужное время, с Божьей помощью понесу.

– Дак матушка…

– Молчи, сама знаю… – устало отозвалась Анастасия:

– Думаешь, мне носить легко? Мне не шестнадцать давно, сама посчитай, сколько. Но ежели я наследника не рожу, все одно что и не было меня. Сошлют в монастырь, и поминай как звали. Соломонию Сабурову государь Василий сослал, а я чем лучше?

Феодосия пошла в боковую светелку готовить питье из трав, Прасковья взялась причесывать Анастасию.

– Что Марья-то? – поинтересовалась та.

– Дак, матушка, только царевича схоронили, куда теперь венчаться. До Покрова отложили.

– Матвей вроде остепенился, – задумчиво сказала Анастасия: «Тихий стал, богомольный, в Кирилловом монастыре поклоны бил, постился. Не узнать его. Может, и сладится у них с Марьей».

– Государыня, выпей-ка… – Феодосия поднесла к губам царицы золоченый кубок: «Сразу полегчает».

Анастасия встряхнула головой.

– Неси одеться, Параша. Вам с Федосьей хорошо, вы за мужьями как за каменной стеной, ни забот у вас ни хлопот. Я каждый шаг словно по острию меча иду… – царица спустила ноги на пол:

– Оступлюсь… – вздохнула Анастасия, – и не вспомнят, как звали меня.

Царь Иван Васильевич стоял на молитве.

Со времени возвращения из Кириллова монастыря плечи его опустились, спина сгорбилась. В густой бороде засверкала легкая седина.

Отбив последний из земных поклонов, он опустился в глубокое кресло у окна.

– Алексей Данилыч, здесь ты?

От притолоки отделилась темная фигура окольничего Басманова

– Нашли монаха, что из Андроникова монастыря пропал? – поинтересовался царь: «Феодосием его, кажись, звали. Ересь у него вроде стригольная была».

– Не нашли, батюшка Иван Васильевич, как в воду канул, окаянный… – развел руками Басманов.

– В воду? – хмыкнул царь: «Яуза рядом, лодью подогнать дело минутное. На Москву-реку вышел и поминай как звали. Ты отцов святых в монастыре поспрашивал ли?»

– Божатся все, что ни сном ни духом. Со всеми разговаривал, окромя отца келаря.

– С ним что не перемолвился? – зевнул царь.

– Волей Божьей скончался отче Нектарий, когда мы на богомолье ездили. Тучен он был, припадок у него случился, язык отнялся, дак и помер… – ответил Басманов.

– Упокой душу его, Господи… – положив перед иконами семипоклонный начал, царь велел:

– Позови мне Вельяминова Федора Васильевича. Сам ступай, порой носом землю. Люди просто так не пропадают, не уплыл же монах сей рыбой по реке.

Когда Вельяминов зашел в палаты, царь любовался закатом над Москвой.

– Красиво как, – обернулся Иван: «Глядишь и думаешь, и сие Божье промышление, и то, что наследник мой, жданный да вымоленный, в грязной воде захлебнулся, аки холопское отродье».

– На все воля Божья, государь… – тихо отозвался Вельяминов:

– Как дети у меня от Аграфены умирали, а я ведь восьмерых схоронил, я про Иова многострадального думал. Он лежал на гноище, язвами покрытый, Сатана искушал его, а он не возроптал.

– Митрополит Макарий то же говорит, но я не святой, да и ты не святой. Ужели не проклинал ты Бога? – испытующе посмотрел царь на Вельяминова.

– Не проклинал, – помолчал Федор Васильевич, – но спрашивал, за что мне сие?