Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том восьмой

– Да, из материалов к диссертации аспирантки. Впрочем, по понятным причинам, на такие статьи она ссылаться не будет… – кампания, осуждающая так называемое низкопоклонство ученых перед западом, до сих пор гремела во всех газетах:

– Лакан аналитик, – добавил Кардозо, – а психоанализ считается… – он повел рукой:

– В общем, у нас есть генетическая лаборатория, в составе биологической шарашки, а на материке и генетика, и кибернетика, и анализ не в чести… – Берия хмыкнул:

– С вашими успехами, вам пора завести шарашку для психологов. Работниками мы вас снабдим… – он щелкнул пальцами:

– Наум Исаакович, запишите себе. Пациентка Лакана, насколько я помню, вернулась в человеческое общество примерно в возрасте двух лет… – Кардозо подтвердил:

– Именно так. Но до шести лет она не произнесла ни слова. Тем не менее, потом она заговорила. Однако, она подверглась насилию, а у них… – он махнул на площадку, – судя по данным осмотров, ничего такого не происходит. То есть пока не происходит. Самым старшим в группе всего лет семь… – Берия ткнул окурком в хрустальную пепельницу:

– Забирайте ее в комплекс… – распорядился министр, – пришло время познакомиться поближе с нашей Принцессой… – подняв трубку полевого телефона, Кардозо велел охранникам:

– Несите на вышку снотворное, я встречу вас внизу.

В последний раз Эйтингон видел Принцессу, как называли девочку во внутренних папках шарашки профессора Кардозо, два года назад. Покуривая сигару, он разглядывал голую комнату, за особым, односторонним, пуленепробиваемым стеклом:

– Правильно, тоже в марте. Я летел с Дальнего Востока на китайскую границу. По дороге я заглянул сюда, проверить, как обустраивается аспирантка, как дела у наших подопечных. Но тогда никого из группы не забирали в комплекс, я наблюдал за ними издали, с вышки… – в апреле пятьдесят первого, следуя сведениям от китайских коллег, Наум Исаакович, наконец-то, нашел и расстрелял Осман-батыра:

– Мерзавец ничего не сказал… – он сжал зубами окурок, – мы понятия не имеем, куда делась проклятая Марта. Сколько я с ним ни бился, он молчал. Стэнли, в Лондоне, тоже ничего не сообщает… – вынырнув на поверхность весной сорок восьмого года, в Берлине, дочь Кукушки опять исчезла из вида:

– Саломея не нашла ее в Израиле. Сука, она еще отплатит, за предательство. И Ягненок тоже, все равно, что мертв. Именно он навел американцев на Матвея… – расстрел Осман-батыра не помог.

Осенью пятьдесят первого года Наума Исааковича, прямо из министерского кабинета, препроводили в подвальный этаж, во внутреннюю тюрьму Лубянки. По рассказам Серебрянского, он знал, чего ему ожидать:

– Меня не расстреляют, я слишком ценный работник. Яшу тоже не тронут, он все свалит на меня… – очных ставок им не давали, однако, покинув камеру на прошлой неделе, Эйтингон обнаружил товарища Яшу в его кабинете:

– Кажется, он вообще миновал отсидку. Впрочем, о таких вещах мы не говорим… – Яша даже глазом не моргнул, увидев товарища Котова, в неизменной, твидовой кепке:

– Он заметил, что я лучше выгляжу, – коротко усмехнулся Эйтингон, – что отдых пошел мне на пользу… – Наум Исаакович не сомневался, что его семья в порядке:

– Так и оказалось. Им оставили квартиру и дачу, старших не сняли с министерских должностей… – жена, вытирая слезы, принесла Эйтингону пачку аккуратных конвертов, подписанных его почерком:

– Комар носа не подточит, – он читал знакомые обороты, – у министра Берия хватает заключенных филологов… – судя по письмам, последние полтора года Наум Исаакович пребывал в длительной, служебной командировке. Семья, впрочем, его интересовала мало:

– Меня интересует только одно, вернее, одни… – на допросах он видел фотографии девочек и мальчика. Эйтингон напоминал себе, что, с техническими возможностями министерства, ему могли подсунуть безукоризненную фальшивку. В телефонном разговоре ему отказали, как не сообщили и место, где находятся дети:

– Им могли поменять имена и фамилии, могли разделить, сунуть в захолустный детдом, или в лабораторию, вроде этой… – Эйтингон едва сдержал дрожь. Третьего дня, в самолете, идущем на Аральское море, сидя напротив министра, он решил прекратить игры:

– Пошло оно все к черту. Я должен знать, что случилось с Анютой, Наденькой и Павлом… – услышав вопрос, Берия удивился:

– Вам показывали фото, Наум Исаакович… – Эйтингон видел свое отражение в стеклах золотого пенсне министра, – что вам еще надо? Дети здоровы. Они, как и Саша, растут на попечении нашей советской родины… – осиротевшего сына Героя Советского Союза Гурвича, по особому распоряжению министра, досрочно приняли в суворовское училище, находящееся под патронажем НКВД.

Наум Исаакович не успел навестить мальчика, по выходу из тюрьмы, но по телефону голос Саши звучал весело:

– Товарищ Котов, рапортует суворовец Гурвич… – отчеканил мальчишка, – поздравляю вас с успешным выполнением задания партии и правительства… – Эйтингон понял, что парня тоже кормили фальшивками:

– Но сказать правды я ему не могу, даже когда мы встретимся… – он подавил желание закрыть глаза, – я не хочу рисковать детьми… – министр, раздраженно, повторил:

– Что вам еще надо? Занимайтесь служебными обязанностями, вы долго отсутствовали на рабочем месте… – Эйтингон сам удивился своей настойчивости:

– Мне нужен звонок… – упрямо сказал он. Берия повертел серебряную гильотинку, для сигар:

– Мне, то есть Советскому Союзу, нужна Ворона… – отрезал министр, – quid pro quo, как говорится. Когда доктор Кроу окажется в СССР, мы подумаем о звонке, и, может быть, даже о личной встрече вас и детей… – на Эйтингона повеяло запахом дорогого коньяка, английского лосьона, для бритья. Берия перегнулся через самолетный столик, полированного ореха:

– Помните, их жизнь зависит от вашего поведения… – Наум Исаакович помнил.

Загорелая до черноты, высокая, крепкая девчонка слонялась по комнате. Грязные, сбившиеся в колтун, золотистые волосы падали ниже талии. Изредка останавливаясь, Принцесса почесывалась. Склонив голову, девочка разглядывала темное стекло:

– Глаза у нее материнские. Она вообще, похожа на мать… – профессор Кардозо, разумеется, понятия не имел, кого ему привезли на полигон, для эксперимента по развитию языка, у детей:

– Тогда это был язык… – Эйтингон отпил кофе, – потом Берия велел перевести мероприятие на военные рельсы. Проверка возможностей организма, в экстремальных условиях… – за два года девочка еще больше вытянулась:

– Отец у нее, наверное, был высокий. Впрочем, и мать не маленькая. Пойди еще, пойми, кто ее отец…

Отцом Принцессы мог быть один из десятка литовских бандитов, застреленных на глухом хуторе, весной сорок девятого года. Годовалую девочку, не тронутую пулями, нашли под изрешеченным автоматными очередями трупом матери. Эйтингон сразу понял, кто перед ним: