Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том седьмой

– Еле ползет. Все потому, что я волнуюсь. Я никогда не слышал голоса мальчика… – в Советском Союзе Дебора должна была узнать о трагической гибели рава Горовица:

– Он скончается в Сибири, на Дальнем Востоке… – Наум Исаакович повел рукой, – у нас большая страна. Мы все устроим, милый, Дебора ничего не заподозрит. Она будет в трауре, по мужу и сыну, а ты ее поддержишь…

Несколько дней назад Мэтью встретил невестку и племянника на вашингтонском вокзале. Он помнил тонкую фигуру Деборы, в изящном пальто, итальянского кашемира, с темной норкой, шляпку, с вуалеткой, горький запах степной травы, от мягких волос, цвета воронова крыла:

– Тогда ничего не удалось… – Мэтью раздул ноздри, – рядом все время болтался Аарон, а потом в пансион приехала негритянка, с девчонкой… – из-за законов о сегрегации, Дебора не стала снимать комнаты в отеле. В столичных гостиницах, Мирьям, пусть и в военной форме, с медалями, не пустили бы дальше входа:

– Она не смогла бы даже выпить кофе в фойе, – хмыкнул Мэтью, – Дебора остановилась в пансионе для черных… – комнаты у Дюпонт-серкл были роскошными, в вестибюле, по вечерам, играли джаз. Дебора оказалась единственной белой постоялицей пансиона. Выпив с женщинами кофе, сваренного на парижский манер, Мэтью вежливо откланялся:

– Мы увидимся на кладбище, старший лейтенант Мозес… – негритянка приехала в гостиницу в мундире, – к сожалению, я вынужден бежать, служебные дела… – получив сообщение, что товарищ Нахум ждет его в Нью-Йорке, Мэтью взял в министерстве однодневный отпуск. Он отговорился необходимостью, наконец, посетить дантиста:

– За один прием постараюсь сделать все необходимое… – весело сказал генерал, – жизнь командировочного не располагает к хождению по врачам… – зубы Мэтью в пломбах не нуждались, однако, перед отъездом на восток, он успел забежать к доктору:

– Правильно сказал товарищ Нахум, осторожность превыше всего. Надо завершить операцию и ехать домой, в Москву. Сейчас нельзя рисковать, я должен увидеть мальчика… – стрелка часов, казалось, замерла. Сердце глухо, прерывисто забилось. Мэтью, невольно, провел рукой по светлым, коротко стриженым волосам:

– Саша видел мое фото, товарищ Нахум показал ему снимок. Мой сын знает, что я Герой Советского Союза, знает, что его мать погибла, сражаясь с нацистскими оккупантами. Но о Горском он ничего не слышал, и не услышит. Горский предатель, он обвел вокруг пальца партию, он был американским шпионом… – цветное фото мальчика лежало на столе, перед Мэтью. Товарищ Нахум написал в его блокноте несколько русских фраз, английскими буквами: «Sasha, mily, eto ya, tvoi papa. Sasha, ya lublu tebya. My skoro budem vmeste, na nashei sovetskoi rodine…»

В большом окне кабинета, за пуленепробиваемым стеклом, над входом в метро переливалась буква «М». Ярко освещенные троллейбусы ползли к улице Горького.

Товарищ Яков, как он представился Саше, забрал мальчика с Фрунзенской, на темном опеле. Коллега генерала Журавлева сам сидел за рулем. Саша не знал, что, по распоряжению министра Берия, только ограниченный круг людей мог видеть сына полковника Гурвича. Когда в дверь квартиры на Фрунзенской позвонили, Журавлевы собирались смотреть телевизор:

– Тетя Наташа готовила чай, мы с Машей играли… – Саша, немного, завидовал Маше, из-за ее будущей, октябрятской звездочки. Первоклассников принимали в октябрята на годовщину великой революции:

– Но к тому времени папа вернется в Москву, мы поселимся вместе, и я пойду в школу для мальчиков. Я тоже стану октябренком…

В Завидове Саша занимался с заведующей библиотекой санатория, в чине лейтенанта МГБ:

– Только она не знает языков, а Маша учит целых три… – летом девочка поделилась с Сашей учебниками. В его будущей школе, как и у Маши, преподавали английский и немецкий:

– И французский я тоже выучу, – пообещал себе Саша, – товарищ Котов, сказал, что папа знает французский… – Саша едва справлялся с волнением. Он устроился за просторным, покрытым зеленым сукном столом, под портретом товарища Сталина. Рука мальчика лежала на трубке массивного, черного телефона. Товарищ Сталин, в партийном френче, ласково смотрел на кабинет. Саша, невольно, одернул кашемировый свитер, поправил маленький, детский галстук, провел рукой по светлым волосам:

– Товарищ Яков сказал, что папе отвезли мои фотографии. Он знает, как я выгляжу. Он меня не видит, но надо всегда быть опрятным. Октябрята, прилежные ребята… – Саша, наизусть, выучил пять правил октябрят, на задней обложке тетрадок в косую линейку, для первого класса. Он хорошо управлялся с таблицей умножения и красиво писал. Перед ним, на листке, чернели аккуратно выведенные слова. Саша со всем справился сам, сверяясь с учебниками и школьным словариком Маши Журавлевой:

– Я даже ей или тете Наташе ничего не показывал, это государственная тайна… – листок лежал рядом со чашкой крепкого, сладкого чая, с тарелкой пряников и пастилы. Принеся чай, товарищ Яков подмигнул Саше:

– Оставляю тебе одного. Звонок ожидается в девять вечера. Я посижу в соседней комнате… – Саша зашевелил губами:

– Daddy, I love you. I miss you, please come home soon… – телефон вздрогнул. Саша, до боли, зажал трубку побелевшими пальцами. Он сразу, все, забыл:

– Папочка… – всхлипнул мальчик, – папочка, милый, я люблю тебя. Папочка, приезжай скорее… – по лицу катились слезы, Саша икнул:

– Папочка, я так скучаю, так скучаю… Daddy, I love you… – Мэтью не чувствовал влаги, на лице. Он слышал только мальчишеский, звонкий голос сына:

– Я скоро увижу моего мальчика, скоро обниму его… – он шептал в трубку:

– Милый, мой, милый. Саша, мой хороший, потерпи, осталось совсем немного. Папа здесь, он приедет к тебе, и всегда останется рядом. Ya lublu tebya, moi Sashenka… – Саша не отрывался от телефона:

– Папа меня никогда не обманет. Он вернется, я верю, он скоро будет в Москве… – вдали, над Красной площадью, играли рубиновыми всполохами звезды Кремля.

Облупившееся, жестяное объявление, выставленное на тротуар Десятой Улицы, неподалеку от театра Форда, обещало завтраки до трех часов дня, домашние гамбургеры и счастливый час:

– Две выпивки по цене одной, с пяти вечера до закрытия бара… – на фонарном столбе, резкий ветер трепал плакат с фотографией улыбающегося кандидата в президенты, от республиканской партии, Томаса Дьюи. До выборов оставалось меньше месяца. Столица пестрила листовками, по улицам разъезжали машины, с громкоговорителями.

Над очередью, вьющейся к окошечку, где заказывали гамбургеры навынос, гремел репродуктор:

– В Вашингтоне полдень, шестого октября. Ученые Ирана и Турции зафиксировали подземные толчки, необычайной силы, распространяющиеся от границы СССР. Советы молчат о катастрофическом землетрясении. В Сенате продолжаются слушания Комиссии по Антиамериканской деятельности… – ветер завивал палые листья.