Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

Жена опустила голубые глаза к тарелке. Петр Арсеньевич взглянул в ее сторону:

– Ты потом покормишь малыша, дорогая… – на пороге детской племянника возлежал Аттила. Бесполезно было пытаться миновать собаку. Едва кто-то, кроме Эммы и Максимилиана, приближался к двери, как в коридоре раздавалось утробное, глухое ворчание. Поднимая тяжелую голову, фила нехорошо, исподлобья, смотрел на визитера. Собака обнажала желтые, мощные клыки.

Аттилу не возили на особые охоты, как весело называл такие развлечения шурин. Петр Арсеньевич, впрочем, видел, на что способны фила бразильеро, охранявшие остров:

– Отработанный материал, из загонов, вывозят на северный берег озера и устраивают погоню… – филы славились умением идти по следу раненого зверя:

– Или раненого человека. Женщин из загонов подстреливают, из мелкокалиберного оружия. Они пытаются убежать, но на них спускают собак. Лагерная забава, я часто видел такие облавы… – фила, овчарки и доберманы рвали жертв на куски:

– Аттила перегрызет горло любому, кто зайдет в детскую. Эмма до сих пор спит с Адольфом… – жена прикрывалась мнением врачей, о необходимости покоя, при беременности. Петр Арсеньевич, все равно, настаивал на совместном проведении вечеров, в супружеской спальне:

– Этого врачи не запрещали. Если бы она была немного ласковей, если бы целовала меня… – после ранения, полученного на берегу Татарского пролива, старый свищ стал чаще воспаляться. Мешочек приходилось менять почти каждый час, часто высокие воротнички рубашек промокали от гноя. Жена отворачивалась, бледнея, когда Петр Арсеньевич пытался ее поцеловать. Племянник, в пять с половиной лет, тактом не отличался:

– От тебя воняет, – брезгливо говорил Адольф, – ненавижу этот запах… – Петр Арсеньевич пытался объяснить мальчику, что получил ранение, сражаясь за фюрера и великую Германию:

– Бесполезно, он меня не слушает. Он вообще никого не слушает, кроме его светлости и Эммы… – Петр Арсеньевич, разумеется, ничего не говорил жене и шурину, но считал, что мальчишку разбаловали:

– Даже родная мать с ним бы так не носилась, как носится его светлость. Лучшие игрушки, какие угодно книги, занятия латынью… – обергруппенфюрер сам учил племянника. Петр, как-то раз, неосторожно поинтересовался, зачем сейчас, в новое время, нужна латынь. Максимилиан смерил его долгим взглядом:

– Изучение латыни позволяет структурировать мозг и развивает способности к логическому мышлению. Впрочем, вам этого не понять. По вам видно, что вы никогда не занимались древними языками… – жена, изящным движением, сложила на край тарелки приборы:

– Да, он проснется, и я займусь его обедом… – Петр Арсеньевич допил вино:

– Я бы с тобой погулял, врачи велели тебе бывать на свежем воздухе, но меня ждет штандартенфюрер Рауфф… – его светлость, перед обедом, позвонил из госпиталя:

– Я здесь занят, и надолго, – заметил зять, – Вальтер хотел сделать доклад, о работе на востоке. Выслушайте его, составьте для меня сообщение. Постарайтесь ничего не перепутать… – Максимилиан, сначала, хотел поручить Рауффу связаться с Цецилией, но передумал. Он коснулся синего алмаза, висящего на цепочке, под форменной рубашкой:

– Нет, это личное, это касается только меня. Муху я больше в Палестину не отправлю, хватило и одного раза. Тем более, ему недолго осталось жить… – обергруппенфюрер собирался организовать зятю несчастный случай, после родов Эммы:

– Трагическая смерть. Например, перевернется лодка. Малышку мы вырастим… – Максимилиан хотел, чтобы на свет появилась племянница, – а Эмма выйдет замуж за настоящего арийца. Больше никаких славян в семье… – он подумал, что Рауфф мог бы стать хорошей партией:

– Надо потом поговорить с Вальтером. На Ближний Восток Эмму тащить незачем, и я ее никуда не отпущу. Пусть она живет с детьми под моим крылом, Вальтер будет приезжать, как сейчас. Ему за сорок, но Эмме нужен взрослый, надежный мужчина… – Петр Арсеньевич уверил шурина, что справится с заданием.

Он отрезал кусок свежего кекса, с ванилью и пряностями:

– Отличная выпечка, милая. Если ты меня подождешь, я потом свожу тебя на озеро… – Эмма взяла себе инжира. Петр Арсеньевич пил кофе, жене на кухне делали чай, на травах. Миндалевидные глаза были спокойны:

– Спасибо. Я погуляю с Аттилой, во дворе… – она положила руку на выпуклый живот, – на территории тоже достаточно свежего воздуха… – запахло крепко заваренным кофе.

Петр Арсеньевич встал. Он больше не курил при жене:

– Я пойду в библиотеку, подожду Вальтера… – наклонившись, он поцеловал гладкую, теплую щеку, – после рождения малыша, ты услышишь хорошие новости, милая. Нас ждет новая эра, век возрождения доблести и славы рейха… – Петр Арсеньевич пока никому не говорил о своей инициативе:

– Победителей не судят, – напомнил он себе, – его светлость обрадуется, это огромная честь. Его племянник станет новым фюрером… – Петр Арсеньевич был уверен, что появится на свет мальчик.

– Вечером я тебе почитаю новые главы, из романа… – он подхватил поднос с кофейником. В новых главах Петр обрушивал оружие возмездия, спрятанное группой верных фюреру бойцов, на погрязший в плутократии Нью-Йорк и высаживал десант СС на Манхэттене.

– Буду ждать, дорогой… – она дрогнула ресницами. Петру показалось, что жена коротко, издевательски улыбнулась:

– Нет, нет, она ценит мое творчество, еще со времен, когда я только начинал писать… – мягко закрыв дверь, он пошел в библиотеку.

Книга была старой, подержанной, изданной после первой войны. На титульном, пожелтевшем листе стояла дата. Теодор-Генрих умел считать до двадцати, и знал сложение с вычитанием:

– Тетя Эмма тогда еще не родилась, а дяде Максу было девять лет… – вручая ему том, в потрепанной обложке, черной кожи, дядя улыбнулся:

– Моя любимая книга, милый. Я был старше тебя, но, думаю, тебе тоже будет интересно… – том снабдили искусными, гравированными рисунками. Неизвестная, детская рука раскрасила картинки цветными карандашами. Зашелестела страница:

– Geschichten für Jungen, рассказы для мальчиков… – в книге собрали повести Карла Мая, переводы из Роберта Стивенсона и Жюля Верна, рассказы давно забытых, детских авторов.

Теодор-Генрих неплохо читал сам, но знал, что из-за больного горла, тетя Эмма ему не откажет. Ему нравилось слушать ласковый голос тети, свернувшись в клубочек под теплым, вышитым индейским одеялом. В постели жили его игрушки, выточенные из местного дерева лодки и самолеты, паровоз с вагончиками и машинки.

Обычно мальчик играл на персидском ковре детской, но пока доктор из госпиталя не разрешал ему вставать. Температура упала, после сна градусник показал немногим меньше тридцати восьми. Тетя приложила узкую, прохладную ладонь к его лбу: