Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

– Разумеется, я вырос на его повестях… – герр Франц прикрыл лазоревые глаза:

– «Золото Виннету», «Завещание Инки», «Нефтяной принц» … – он улыбнулся:

– Вы у нас нефтяной принц, герр Вахид… – Рауфф покраснел от удовольствия, – давайте закажем еще коньяка, и поговорим о нашем будущем, холостяцком времяпровождении… Или вы женаты? – швейцарец щелкнул пальцами, подзывая метрдотеля.

– Надо ей какой-нибудь подарок привезти, – напомнил себе Рауфф, – ожерелье, браслет. Что-нибудь простенькое, она еще играет в куклы… – девчонку он оставил под надежной охраной бывших солдат СС, в своем уединенном особняке, в глухих сирийских горах:

– Она никуда не сбежит, за ней постоянно присматривают. Да и некуда ей бежать, она всего боится… – Рауфф намеревался вернуться в Сирию в конце месяца:

– Надо к ней привезти врача. Она может не понять, что ждет ребенка. Когда родится дитя, мы обоснуемся здесь, в Южной Америке… – он покачал головой:

– Пока нет. И вы холостяк, а вы ведь, судя по всему, мой ровесник… – по морщинам вокруг глаз швейцарца и седине на висках становилось понятно, что банкир перевалил за сорок лет:

– Я пока ищу любимую женщину, – отозвался тот, – мы с герром Маркосом неисправимые романтики… – Рауфф подумал, что герр Франц может стать хорошей партией для Эммы:

– У нее ребенок, но любящего мужчину это не остановит. Не проводить же ей всю жизнь, прикованной к славянину. Дитя может умереть. Нет, хорошо, что я устраиваю для них визит… – Рауфф перехватил у метрдотеля винную карту, в обложке дорогой кожи:

– Позвольте мне, вино выбирали вы, и отменно, но я знаток коньяков… – закрывшись New York Times, Джон пыхнул сигаретой:

– Коньяк, условный знак, как мы с Питером договаривались. Отлично, они летят в Патагонию… – он помахал официанту: «Ун мас кафе, ме амиго!».

Марте снился старший сын, но не подросшим ребенком, а младенцем, на тайном, вечернем крещении, в ставшей сейчас руинами церкви, у Ландвер-канала. Теодор-Генрих уютно посапывал у нее на руках, вокруг купели горели свечи. Муж улыбался, граф Теодор и Эмма, осторожно распеленав мальчика, передали его пастору Бонхофферу. Генрих, незаметно, пожал ей руку:

– Мы с Питером впервые, по-настоящему, в этом храме увиделись. Мы сидели в одном ряду, на мессе. Такая тогда была явка… – плеснула вода. Сын еще сонно, недоуменно, водил вокруг глазками. Марта держала мужа за руку:

– Даже сейчас видно, как он похож на Генриха. Только глаза у него немного с прозеленью, от меня… – мальчик жмурился. Теплая вода лилась на каштановые, мягкие волосы, на круглый затылок.

Пастор опустил ребенка в купель, по ногам Марты, внезапно, ударил холод. Запертые двери церкви заскрипели, распахиваясь. В темноте вспыхнули яркие, белые лучи. Застрекотал пулемет, низко завыла авиационная бомба. Марта рванулась вперед:

– Это обстрел, как в Рётгене. Я прикрывала Теодора-Генриха своим телом, меня ранили… – она видела только младенца, в прозрачной воде. Марта схватилась за края купели, они расширялись, обжигали руки льдом. Вода подернулась чернотой, от нее веяло морозом, Марта не могла разглядеть сына:

– Это больше не купель, это озеро. Надо встать на лед, пройти по нему, как я делала в Гималаях… – босые ступни, покрытые сетью мелких шрамов, двинулись вперед. Марта видела темную дыру проруби, перед собой, слышала детский плач. Стены церкви рухнули, на нее посыпалась каменная пыль и штукатурка. Осколки черепицы полетели вниз, она вскинула голову. В белом, снежном буране поднимались в небо семь столбов. Марта сжала кулаки:

– Не обращай внимания, тебе надо спасти сына. Он впереди, надо до него дойти. Я слышу, как он плачет… – перед ней выросла глухая, непроницаемая стена. Марта стучала по ней кулаками, пыталась взобраться наверх. Ноги скользили по льду, она закусила губу:

– Я должна его увидеть, добраться до него. Я слишком многих потеряла, не забирайте у меня мальчика… – в сером буране блестели холодом чьи-то спокойные глаза. До Марты донесся знакомый, женский голос:

– И еще потеряешь, пока не настанет искупление. Те, кто живы, мертвы, помни это… – она, с размаха, ударилась всем телом о стену:

– Пошла ты к черту… – Марта понятия не имела, с кем говорит, – ты не матушка! Матушке я верю, она говорила, что и мертвые живы… – голос коротко рассмеялся:

– Ты даже не знаешь, насколько. Мертвых можно возродить, Марта. Но надо, чтобы человек об этом попросил… – крестик на шее, внезапно, превратился в льдинку. Марта застучала зубами:

– Не собираюсь я ничего просить! Волка не вернуть, а ты не заберешь у меня сына… – мальчик рыдал:

– Мама, мамочка! Мама, я здесь… – стена все не поддавалась, Марта била по ней кулаками:

– Не позволю! Я не позволю моему ребенку сгинуть, пропасть без следа… – она вздрогнула, почувствовав крепкие, знакомые объятья. В их спальне, самой дальней и маленькой, горел камин. Марта поняла, что, несмотря на жару в комнате, ее трясет. Прикоснувшись губами к ее виску, Питер, бережно, укутал ее пуховым одеялом. Марта нырнула к нему под бок:

– Плохой сон приснился. Я в такое не верю, но будьте с Меиром осторожней, пожалуйста… – в следующую среду сеньор Геррера и его швейцарский друг летели коммерческим рейсом на юг, в Ушуайю.

Устроив голову на плече Питера, Марта слушала его мягкий голос:

– Во-первых, Рауфф не узнал ни меня, ни Меира. Даже если он встретится с Максом, если опишет нас, они понятия не имеют, когда мы прилетаем. Меир забронировал машину в тамошнем аэропорту, по телефону… – Питер помолчал:

– Думаю сеньор Ланге, именно Макс. Рауфф объяснил, как добраться до гостиницы его знакомца. То есть в отель мы заселяться не собираемся. Мы обоснуемся поблизости, будем следить за перемещениями персонала, то есть беглых нацистов. Марта помнила удаляющийся голос:

– Те, кто живы, мертвы… – потянувшись, она привлекла к себе Питера:

– Может быть, сказать ему, о моих сомнениях? Нет, впереди операция. Сначала дело, потом все остальное… – она прижалась к таким знакомым, сухим губам:

– Пожалуйста, не лезьте на рожон, ни ты, не Меир… – Питера окутал сладкий запах жасмина. Он целовал крашеные, льняные локоны, над маленьким ухом:

– Обещаю, что не собираемся такого делать. Иди, иди ко мне, пожалуйста… – Марта еле сдержала стон:

– Как хорошо. Пусть это длится всегда, мы с Питером вырастим детей, состаримся вместе… – дрова в камине, потрескивая, сползли вниз, Марте почудился запах гари:

– Все из-за волнения. Те, кто мертвы, живы… – напомнила она себе, – живы и будут жить. И я, и Теодор-Генрих, и Максим, и Питер… – она задремала, не выпуская руки мужа: «Те, кто мертвы живы. Живы».

На выкрашенных в защитный цвет полках, идущих вдоль фюзеляжа Авро, несколько месяцев назад, почтовая служба Аргентины перевозила посылки.