Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

– Доктор Кроу, мы состояли в переписке. Я помню строки из вашего довоенного послания, касательно работ группы Ферми. Мы обсуждали затруднение, с расчетами… – забытая сигарета жгла пальцы Констанцы:

– Я написала, что незачем усложнять решение, предложила более короткий вариант уравнений… – Эйнштейн кивнул:

– Именно так, незачем усложнять. И сейчас все просто. Достаточно вам попросить, как все вокруг… – он повел рукой, – изменится к лучшему… – Констанца закрыла глаза, крепко зажмурив веки:

– Редкостная чушь. Фотографии не разговаривают и не двигаются. И я ничего не стану просить у голоса в моей голове, являющегося акустической иллюзией. Мне надо успокоиться, и все исчезнет… – до нее донесся короткий смешок: «Как знаешь».

Констанца, яростно, вдавила потухший окурок в плексигласовую, испещренную темными отметинами, пепельницу:

– Знаю. Американцы устраивали комедию, пытаясь сломать мою психику. Фон Рабе мог оборудовать коттедж магнетофоном. Охрана включает пленку, а я считаю, что со мной разговаривает какая-то женщина. Но голос знакомый, я его слышала, в Пенемюнде, в Норвегии. И откуда ему знать о моей переписке с Эйнштейном… – она соскочила с подоконника:

– Оттуда. Мою статью касательно уравнений опубликовали в тридцать восьмом году, перед поездкой в Италию. Мы обсуждали результаты с Ферми, в Риме. В его лаборатории, наверняка, сидели осведомители секретной службы… – потянувшись, Констанца взяла со стола блокнот:

– Он убил Розу, мерзавец. Мне надо вырваться отсюда, муж Розы должен знать о девочках. Надо найти мужа Лючии, может быть, он выжил. Надо сказать ему о Паоло… – Констанца замерла, с тетрадкой в руках:

– У меня никогда не появится детей, а получилось, что я сейчас ответственна за троих. То есть, у них есть отцы, но знаю о малышах только я… – она подышала:

– Никогда не появится детей… – где-то вдалеке, пронесся тот самый голос:

– Стоит только попросить, и все изменится… – Констанца подавила желание швырнуть блокнотом в стену:

– Нельзя. Вообще надо сказать спасибо, что фон Рабе не отобрал у меня записи, посчитав их математическими задачами. Здесь все сведения, о скалах на Северном Урале, о месторождении урана, в Антарктиде, о той женщине, с гравюры Дюрера. Ее тоже звали Мартой… – фон Рабе пытался принести ей папку леди Холланд. Констанца даже не притронулась к плексигласовому ящику:

– Я и пальцем не пошевелю, не стану работать на нацистов. Но интересно, для чего фон Рабе понадобилось удаленное управление, на радиоволнах? Чем он собирается управлять… – Констанца прошлась по комнате:

– Они где-то спрятали ракеты фон Брауна. Знать бы еще, где… – губы, презрительно, искривились:

– Все равно, я не собираюсь ему подчиняться. Он сюда притащил компанию сумасшедших, разыгрывает из себя нового фюрера. Змеиное логово надо сжечь дотла… – Констанца вздохнула:

– Погибнет папка, погибнет рисунок Ван Эйка… – фон Рабе опять показывал ей эскиз, пытаясь заинтересовать Констанцу шифром, на раме зеркала:

– Значки те же, что и в папке леди Холланд, – подумала Констанца, – для расшифровки понадобится немного времени. Но и этого я делать не стану. Женщина, кстати, может быть Мартой, с гравюры Дюрера. Лючии я не говорила о рисунке, но, судя по описанию, модели похожи. Ван Эйк рисовал ее молодой, в Нижних Землях… – Констанца сунула блокнот в карман синего, лабораторного халата, снабженного белым ярлыком: «1103».

В передней раздался какой-то шум, дверь распахнулась. Он опять пришел в форме, в серо-зеленой шинели, с рунами СС. Светлые волосы прикрывала фуражка, с мертвой головой. Стек постучал по черному, вычищенному до блеска сапогу. За ним маячили двое охранников, с овчаркой на поводке. Констанца, ни говоря ни слова, прошагала к окну:

– Я не повернусь, пока он не уйдет. Что ему опять надо, мерзавцу… – стек, легонько, коснулся ее плеча. На лице фон Рабе она заметила какое-то волнение:

– Странно, он обычно всегда спокоен. Он сумасшедший, как и все вокруг. Они все мертвецы… – в ухе зазвенело. Констанца сжала узкие губы:

– Она опять говорит: «Те, кто живы, мертвы». Но ведь и те, кто мертвы, живы. Степан жив, и он меня освободит… – фон Рабе, довольно вежливо, сказал: «Я принес вам пальто. Нам предстоит небольшая прогулка, дорогая фрау».

Максимилиан поместил сестру в уютной палате, под присмотром врачей.

Он давно приказал оборудовать в госпитале комнату для Эммы. Сестра не оставалась на острове надолго, однако Макс хотел, чтобы она чувствовала себя, как дома. Удовлетворенно оглядев шелковые занавески и кровать с балдахином, он наклонился к мягкой, пахнущей фиалками щеке:

– Ни о чем не волнуйся, милая. Я посижу с Адольфом, дам ему лекарства… – лицо сестры было бледным:

– Врачи утверждают, что все идет, как надо, – уверенно добавил Макс, – я скоро вернусь, и побуду с тобой… – Муха встречался с Рауффом. По мнению Макса, русскому было необязательно болтаться в госпитале:

– Толка от него никакого нет, он начнет мешаться под ногами врачей и проявлять славянские эмоции… – Максимилиан терпеть не мог неуравновешенность зятя:

– Все славяне такие. Сначала они рыдают, а через несколько минут пляшут под балалайку. Музыка у них тоже варварская. Разве можно сравнить Чайковского с Моцартом или Бетховеном? И литература страдает сентиментальностью… – в студенческие годы Макс читал и Толстого, и Достоевского и Чехова:

– Либо слезы, либо смех, – недовольно подумал он, – славяне вечно бросаются в крайности. Мне легче иметь дело с уравновешенными людьми, с теми, кто ценит логику. Холланд, кстати, был такой, то есть и остался, наверное… – Макс, на мгновение, задержался в коридоре госпиталя:

– Интересно. Предательство покойного Генриха и папы, чисто славянский поступок. Немец никогда не пойдет против власти, не поднимет оружие, не свергнет режим незаконным путем. Коммунисты пытались это сделать, но они находились под влиянием русских, а Генрих работал на Британию… – Максимилиан был больше, чем уверен, что участники июльского заговора действовали по собственной инициативе.

Длинные пальцы, с кольцом СС, черненого серебра, побарабанили по стеклу. Погода, внезапно, испортилась, над озером нависли темные, тяжелые тучи. Присмотревшись, Макс понял, что сыплет мелкий, мокрый снег:

– Ничего, я возьму пальто Эммы, в здешнем гардеробе. Эмме верхняя одежда пока не понадобится… – ему не хотелось, чтобы 1103 простудилась:

– Она и не носила никогда таких вещей, – усмехнулся Макс, – она, кажется, появилась на свет в лабораторном халате, и в нем же отправится в гроб. Надеюсь, это случится нескоро… – пальто, дорогого кашемира, отороченное рыжей лисой, прислали из Буэнос-Айреса. Макс перекинул его через руку: